– Ну-ну, filha, – заговорил он не так сурово и пальцами отвел с ее лица прядь волос. – Это не похоже на тебя. Расскажи мне, что стряслось.

Алаис сделала новую попытку овладеть собой. Сколько тревог и беспокойства она доставляет отцу! Она вытерла чумазые щеки отцовским платком, протерла покрасневшие глаза.

– Выпей-ка… – Он вложил ей в руку чашу вина и уселся рядом с дочерью.

Дряхлая лавка заскрипела и прогнулась под его тяжестью.

– Франсуа ушел. Здесь никого, кроме нас с тобой. Надо опомниться и рассказать мне, что тебя так огорчило. Не Гильом ли? Потому что, если это он, даю слово, я…

– Гильом вовсе не виноват, paire, – поспешно заверила Алаис. – Никто не виноват…

Она бросила на него быстрый взгляд и снова потупила глаза, стыдясь, что сидит перед ним в таком виде.

– Тогда что же? – настойчиво повторил он. – Как я могу тебе помочь, если ты не говоришь, что случилось?

Алаис с трудом сглотнула. Виноватая, испуганная, она не знала, как начать.

Пеллетье взял ее руки в свои:

– Ты дрожишь, Алаис.

Она слышала в его голосе любовь и заботу, чувствовала, как трудно ему скрывать свои опасения.

– И погляди, что с твоим платьем… – Двумя пальцами он приподнял край плаща. – Мокрая, вся в грязи…

Как ни старался отец скрыть свое волнение, Алаис видела, как он встревожен, как устал. Морщины на лице, словно глубокие шрамы. Она только сейчас заметила, сколько седины у него на висках.

– Когда это бывало, чтобы тебе не хватало слов? – снова заговорил он, стараясь шуткой рассеять ее оцепенение. – Рассказывай-ка, что приключилось, э?

У Алаис дрогнуло сердце при виде выражения любви и заботы, написанных на его лице.

– Я боюсь, что ты рассердишься, paire. По правде сказать, ты вправе сердиться.

Взгляд стал пристальней, но улыбка не исчезла с губ.

– Обещаю, что не стану бранить тебя, Алаис. Ну же, говори.

– Даже если я признаюсь, что ходила на реку?

Он помедлил, но голос звучал все так же ровно.

– Даже тогда.

«Чем раньше признаешься, тем скорей уладится».

Алаис сложила руки на коленях.

– Сегодня утром, перед самым рассветом, я пошла на реку, туда, где всегда собирала травы.

– Одна?

– Одна, да… – Она встретила его взгляд. – Я помню, что обещала тебе, paire, и прошу простить за непослушание.

– Пешком?

Она кивнула и замолчала, пока он не махнул рукой, ожидая продолжения.

– Я там довольно долго пробыла. Никого не видела. Когда уже собиралась уходить, заметила в воде что-то вроде тюка материи. Хорошей материи. На самом деле… – Алаис осеклась, чувствуя, как кровь отхлынула от щек. – На самом деле там был труп. Мужчины. С темными курчавыми волосами. Сперва я думала, он утонул. Мне было плохо видно. Потом разглядела: у него горло перерезано.

Отец окаменел:

– Ты не трогала тело?

Алаис замотала головой:

– Нет, но… – Она смущенно опустила глаза. – Я испугалась. Боюсь, я потеряла голову. Все там побросала. Только и думала, как оттуда выбраться и рассказать тебе, что нашла.

Он снова нахмурился:

– И ты никого не видела?

– Ни души. Место совсем пустынное. Но я, когда увидела мертвеца, испугалась, что те, кто его убил, где-то рядом. – Голос у нее дрогнул. – Мне казалось, я чувствую на себе их взгляды. Будто за мной подглядывают. Так мне подумалось.

– Значит, с тобой ничего дурного не случилось, – осторожно проговорил он, тщательно выбирая слова. – Никто тебя не задержал? Не обидел?

Краска, показавшаяся на щеках Алаис, доказывала, что она поняла, о чем думает отец.

– Ничего плохого со мной не случилось, кроме того, что моя гордость пострадала и… ты на меня сердишься.

Она заметила облегчение на лице отца, когда он улыбнулся, и впервые за время разговора улыбка отразилась в глазах.

– Ну, – вздохнул он, – забыв на время о твоем безрассудстве, Алаис, и о твоем непослушании… Не будем пока о нем… Ты правильно поступила, что рассказала мне.

Он протянул руку, и ее маленькие тонкие пальчики скрылись под его широкой ладонью, шершавой, как дубленая кожа.

Алаис благодарно улыбнулась:

– Прости меня, paire. Я не хотела обманывать тебя, но просто…

Он отмахнулся от извинений:

– Не будем больше об этом. Что касается того несчастного, тут уж ничего не поделаешь. Разбойники давно скрылись. Едва ли они стали бы болтаться вокруг, дожидаясь, пока их поймают.

Алаис насупилась. Слова отца затронули что-то в памяти. Она зажмурилась, представляя, будто снова стоит в ледяной воде, разглядывая тело убитого.

– Одно странно, отец, – нерешительно проговорила она. – Не думаю, чтоб это были разбойники. Они не сняли с него плаща – красивого и на вид дорогого. И украшения остались на нем. Золотой браслет на запястье, кольца… Воры обобрали бы убитого донага.

– Ты уверяла, будто не трогала тела, – сурово напомнил он.

– Я и не трогала. Но мне видны были его руки под водой, понимаешь? Золотой браслет из переплетенных звеньев, еще цепь на шее. Почему бы они оставили такие ценности?

Алаис вдруг замолчала, припомнив бескровные, призрачные руки, протянутые навстречу ей, кровь и обломок кости на месте большого пальца. Голова снова закружилась. Откинувшись к сырой холодной стене, Алаис постаралась сосредоточиться на ощущении твердого дерева скамьи под собой, кислом винном запахе в ноздрях, пока дурнота не отступила.

– Крови не было, – продолжала она, – открытая рана, красная, как кусок мяса. – Она глотнула. – Большого пальца не было, и…

– Не было? – резко перебил отец. – Что значит – не было?

Алаис взглянула на него, удивленная переменой тона:

– Палец был отрублен. Вместе с костью.

– На какой руке, Алаис? – Теперь отец не скрывал тревоги. – Подумай, это очень важно.

– Я не…

Он словно не слышал ее:

– На какой руке?

– На левой руке, на левой! Точно. С той стороны, что ближе ко мне. Он лежал головой против течения.

Пеллетье вскочил со скамьи, громко окликая Франсуа, распахнул дверь. Алаис бросилась за ним, потрясенная явным испугом отца:

– Что случилось? Скажи мне, ну пожалуйста. Какая разница, правая рука или левая?

– Немедленно приготовь лошадей, Франсуа. Моего гнедого мерина, серую для госпожи и еще одного для тебя.

Франсуа был непроницаем, как всегда:

– Слушаюсь, мессире. Далеко едем?

– Только до реки. – Пеллетье поторопил слугу взмахом руки. – Быстро, и принеси мой меч. И чистый плащ для госпожи Алаис. Мы будем ждать тебя у колодца.

Как только Франсуа удалился за пределы слышимости, Алаис бросилась к отцу. Но тот отказывался встретиться с ней взглядом. Вместо этого он прошел к бочонку и нетвердой рукой налил себе вина. Густая красная жидкость перелилась через край глиняной чашки и растеклась по полу.

– Paire, – упрашивала Алаис, – скажи, что случилось? Зачем тебе ехать на реку? Разве это твое дело? Пусть Франсуа едет, я скажу ему куда.

– Ты не понимаешь.

– Так объясни, чтобы я поняла. Можешь мне довериться.

– Я должен сам увидеть тело. Убедиться…

– В чем убедиться? – с готовностью подхватила Алаис.

– Нет, нет, – повторил Пеллетье, качая седой головой. – Тебе нельзя… – Его голос сорвался.

– Но…

Кастелян вскинул руку, разом овладев собой:

– Хватит, Алаис. Тебе придется проводить меня. Я предпочел бы избавить тебя от этого, но не могу. У меня нет выбора. – Он сунул ей в руку чашку. – Выпей, вино подкрепит тебя, придаст тебе храбрости.

– Я не боюсь, – возразила Алаис, обиженная, что отец принял ее уговоры за проявление трусости. – Я не боюсь смотреть на мертвых. Тогда я просто от неожиданности так сорвалась. – Она замялась. – Однако, умоляю тебя, мессире, сказать мне, что…

– Хватит! – рявкнул на нее Пеллетье.

Алаис отшатнулась, как от удара.

– Прости, – тут же спохватился он, – я нынче не в себе. – Он протянул руку и погладил дочь по щеке. – Какой отец мог бы пожелать более любящей, преданной дочери?