Пока Артур Камински думал, отказаться или все-таки принять предложение Якоби, в дверь постучали. На пороге стояли Мухтар и доктор Хекман.

Оба молча пожали ему руку, что Камински воспринял скорее как жест вежливости. Они сели с другой стороны письменного стола, возле Якоби. Артур чувствовал себя как на суде святой инквизиции.

– Мы посовещались по поводу вашего дела, – объяснил Якоби странную ситуацию.

– Ах вот оно что… – скептически заметил Камински. Но он был слишком взволнован и понял, что не способен иронизировать. – И к какому же решению вы пришли?

– Мистер Камински! – взял слово Хассан Мухтар. – Всем присутствующим крайне неловко разбираться в этом деле. Но инцидент все же был и вызвал большую шумиху. Газеты всего мира сообщают об этом случае, а репортеры задают неудобный вопрос, как вообще могло произойти, что столь значимое археологическое открытие так долго держалось в секрете…

– И конечно, – перебил Камински египтянина, – вы же сами ответили: можно не сомневаться, что в команде есть криминальные элементы. Но они получат заслуженное наказание. Вы ведь так ответили, мистер Мухтар? Я не ошибаюсь?

Якоби попытался примирить обоих:

– Прошу вас, господа, давайте без нападок. Наше положение и без того достаточно щекотливое. В конце концов, все мы в одной лодке.

Мухтар негодующе продолжил:

– Я не говорю о юридической или уголовной стороне дела. Мне нужно найти убедительный ответ на вопрос, как случилось, что гробницу скрывали от тысяч людей на стройплощадке. История столь невероятная, что некоторые подозревают сговор с археологами с целью продать мумию царицы за баснословные деньги за границу.

Доктор Хекман молча наблюдал за происходящим. Теперь он заговорил:

– Вы чего-то не договариваете, Камински. Может быть, причина кроется в неожиданном разрыве отношений с докером Геллой Хорнштайн?

Камински равнодушно выслушал речь Мухтара, но высказывание Хекмана задело его за живое. Очевидно, в докторе еще жила обида на Геллу за то, что она отказала ему. И эта мысль пробудила в Камински чувство триумфа над неудачливым соперником, который до сих пор переживает свое поражение.

Камински не пришло в голову ничего лучшего, чем иронично, бесстыдно ухмыльнуться и нарочито хладнокровно сказать:

– А кто вам сказал, доктор, что мы разорвали отношения?

Мухтар удивленно взглянул на него, а Хекман поджал губы. Никто не проронил ни слова.

Наконец Якоби прервал мучительное молчание, задав Камински вопрос:

– Вы знаете, где сейчас находится доктор Хорнштайн?

– Я подозревал, что она вернулась обратно, – ответил Камински.

Якоби покачал головой.

– Я даже сомневаюсь, что мы когда-нибудь увидим ее снова в Абу-Симбел…

– Что это значит?

Хекман, на лице которого отчетливо читалась ненависть, перебил Якоби:

– Мы, собственно, все придерживаемся мнения, что Гелла Хорнштайн больше не вернется. И это вряд ли как-то связано с вами, Камински. Скорее, с психическим здоровьем Геллы.

– Я не понимаю, о чем вы.

Хекман злорадствовал:

– Я не советовал бы вам приближаться к Гелле, потому что у нее… Я хотел сказать, госпожа Хорнштайн профнепригодна. В последнее время у нее проявлялись отчетливые симптомы шизофрении. Вы, наверное, этого не замечали. Но я наблюдаю за ней уже давно, и последние события лишь укрепили мое подозрение.

Камински бросился к Хекману и, если бы Мухтар не встал между ними, ударил бы доктора по лицу. Но уже одного этого было достаточно, чтобы Хекман понял, что попал «в яблочко». В восторге от самого себя он продолжил:

– Я понимаю вашу досаду, я на вашем месте чувствовал бы себя не лучше. Но вы должны смириться с мыслью, что у доктора Хорнштайн пернициозная кататония, вызвавшая параноидальную шизофрению.

– Вы не могли бы сказать яснее? – вмешался Якоби.

– Это означает нарушение моторных функций организма, необоснованное беспокойство и волнение. Часто повышение температуры ведет к галлюцинациям, вплоть до раздвоения личности.

Камински насторожился.

– И все это проявлялось в поведении Геллы Хорнштайн? Я хочу знать, когда и при каких обстоятельствах вы все это наблюдали!

От самой мысли, что Хекман шпионил за Геллой, у Камински по спине побежали мурашки. А чего еще можно было ожидать от такого человека, как Хекман? Врач, который добровольно согласился работать в госпитале в пустыне, не может быть нормальным человеком.

И сразу же Камински испугался своих мыслей: «А разве я не добровольно пошел работать в пустыню?»

– Думаю, Камински, вы меня недооценивали, – ответил Хекман. – Может быть, любовь вас ослепила. Я был иногда намного ближе к вам с Геллой, чем вы думаете. Например, тогда на складе, возле храмовых блоков, когда Гелла показывала это странное представление, когда она мастурбировала перед статуей фараона Рамсеса…

– Прекратите!

– Я тогда сидел в кабине крана. Я все ясно видел. Вы расцениваете такое поведение как нормальное?

– Вы, паскудный вуайерист! – Камински задохнулся от ненависти.

Он понял, как Хекман использует сложившуюся ситуацию. Доктор годами ждал этого момента, и нет ничего беспощаднее, чем месть отвергнутого любовника. Это была месть мужчины, у которого, насколько мог заметить Камински, три года не было женщины, не считая Наглы, пышногрудой хозяйки казино, которая за деньги спала со всеми.

Камински дошел уже до того, что Хекман стал нервировать его больше, чем причина самой дискуссии. И чем презрительнее Хекман говорил о Гелле, тем менее важным казалось Артуру покушение на его жизнь. Он уже не знал, состоялась ли их последняя встреча на самом деле или все это было просто галлюцинацией, фата-морганой, чарующим обманом рассудка. Пять лет в пустыне, пять лет жары и песка. Песок между пальцами ног, на зубах, в нижнем белье, в постели и в тарелке мог свести с ума любого здравомыслящего человека. Шизофрения – самое безобидное, что могло случиться.

Казалось, слова Камински не возымели действия.

– Вы должны серьезно воспринимать болезнь Геллы, – заговорил снова доктор. – Пока проявляется только симптоматика единичных случаев, шизофрения излечима. Прежде всего с помощью психотропных средств, психотерапии и шоковой терапии.

– Но для этого, – вмешался Якоби, – нам нужно узнать, где прячется доктор Хорнштайн. Вы действительно не знаете, где она? – обратился он к Камински.

– Нет, – запнувшись, ответил тот. – Не имею ни малейшего понятия.

Странно, но он стыдился этого ответа. Хотя Гелла посягала на его жизнь, он чувствовал себя виноватым, потому что не мог ответить, где она сейчас находится.

– Итак, вернемся к началу нашего разговора… – Якоби смущенно откашлялся. – Я действительно считаю, Камински, что для вас лучше всего было бы сейчас уйти в длительный отпуск. По крайней мере, пока все поутихнет.

Он говорил запинаясь, что так отличалось от его обычной манеры. Это было только из-за того, что Якоби – прямолинейный, честный человек – не умел притворствовать. В действительности он хотел сказать совсем другое: «Камински, лучше всего, если бы вы добровольно уволились, просто расторгли трудовой договор. Меньше неприятностей и вам и мне».

Камински инстинктивно чувствовал, что хотел сказать Якоби, но его раздражало то, что у того не хватало смелости разобраться в этой истории.

Успокоившись, Камински махнул рукой и сказал:

– Хорошо, профессор, я вас понял. Не стоит мучиться из-за работника, ставшего, по вашему мнению, непригодным. Я уйду добровольно.

– Ну, если Камински сам решил… – выпалил доктор Хекман. Его антипатия выросла настолько, что он не смог скрыть, насколько будет сожалеть, если все-таки Камински передумает. – Должен заявить, благородное решение.

Камински поднялся. Он, будто желая произнести длинную речь, сплел кисти рук и сказал, повернувшись к Хекману:

– Знаете, доктор Хекман, в ваших комплиментах я абсолютно не нуждаюсь. – И обратился к Якоби: – Я вел себя не очень вежливо. Не буду объяснять сейчас, зачем и почему. Я даже выставил себя дураком. Мне очень жаль. Завтра я соберу свои вещи. Пожалуйста, подготовьте документы!