«Беспокоиться совершенно не о чем, — пообещали ему, когда вводили в курс дела, — сражения происходят только в сельской местности».

Он идет к зданию иммиграционной службы, проходит мимо двух уже распухших трупов, прислоненных к забору. Судя по всему, мать и дочь, хотя они так облеплены мухами, что трудно сказать что-либо наверняка.

— Мистер Рэнсом?

Около него притормаживает потрепанный военный джип. Из-за руля выглядывает молодая, загорелая женщина, с золотисто-каштановыми волосами, стянутыми на затылке в хвост.

— Вы — доктор Рэнсом? — Она старается перекричать гул самолетов. — Залезайте. Я спасу вас из этого балагана.

Джонатан забрасывает сумку на заднее сиденье джипа.

— Я думал, бои идут далеко, — говорит он.

— Это не бои, это диалог. Вы что, не читали газет? — Она протягивает руку. — Эмма Роуз. Очень рада.

— Я тоже рад, — говорит Джонатан.

Они проезжают какие-то жуткие трущобы. Ему еще никогда не доводилось видеть стену бедности пять миль длиной и десять этажей высотой. Город заканчивается внезапно, а вместе с ним заканчиваются шум и скудость, уступая место тишине и буйству сельского пейзажа.

— Первое назначение? — спрашивает Эмма. — К нам часто присылают новичков.

— Почему?

Вместо ответа — улыбка Моны Лизы.

Госпиталь находится в переделанном здании коллектора прямо на краю мангровых болот. На земле лежат десятки женщин и детей, унылое здание заляпано чем-то грязно-красным. Многие люди ранены, у некоторых ранений несколько. Но в знак протеста они молчат.

— Такие группы поступают к нам примерно раз в несколько дней, — объясняет Эмма, останавливая джип. — Минометные атаки. К счастью, по большей части раны поверхностные.

Джонатан замечает, что у одного мальчика из голени торчит осколок шрапнели. «Поверхностные» означает, что он не умрет от потери крови.

Приземистый бородатый человек с красными глазами горячо приветствует Рэнсома. Это доктор Делакруа из Лиона.

— Хорошо, что самолет не задержался, — говорит он, вытирая руки об испачканную кровью футболку. — Во второй операционной вас ждет девочка. Ей правую руку оттяпало.

— Оттяпало?

— Ну, знаете, бывает. — И Делакруа жестом изображает падающую гильотину. — Мачете.

— Где я могу подготовиться? — спрашивает Джонатан.

— Подготовиться? — Делакруа с Эммой устало обмениваются взглядами. — Руки можно помыть в уборной. Там же найдете перчатки. Но берегите их. Мы стараемся использовать каждую пару как минимум раза три.

После Джонатан стоит в той части полевого госпиталя, которая одновременно служит террасой, приемным отделением и сортировочной. Время около полуночи. Во влажном горячем воздухе далеко разносятся крики обезьян ревунов и вспыхивают огоньки трассирующих пуль.

— Кофе? — Эмма протягивает ему кружку.

Сейчас она выглядит по-другому — не так, как утром. Худенькая, даже кажется ниже ростом и совсем замученная.

— Нет первой положительной, — говорит Джонатан. — Двоих мы потеряли, потому что не хватило крови.

— Лучше вспомните, сколько спасли.

— Да, но… — Он сокрушенно качает головой. — Здесь всегда так?

— Нет, всего-навсего через день.

Теперь настает очередь Джонатана не отвечать.

Эмма смотрит на него задумчиво.

— Люди постарше сюда не едут, — произносит она через какое-то время.

— То есть?

— Вы же хотели знать, почему всегда присылают только новичков. Вот именно поэтому. Здесь очень трудно. Тяжелая работа доводит людей до исступления. Выматывает все силы. Те, кто постарше, плохо справляются с этим. Говорят, видеть мертвецов так много и так часто можно, только пока сам не задумываешься о смерти.

— Понимаю…

— Это вам не Англия. — Эмма сочувствует ему как боевой товарищ. — Я видела, вы учились в Оксфорде. Я тоже — в Святой Хильде. Сравнительная политология.

— Хотите сказать, вы — не врач?

— Да, не врач. Медсестра — моя вторая профессия, а основная — управление делами. Логистика и все такое. Если бы сегодня у нас хватило первой положительной, вы благодарили бы именно меня.

— Я вовсе не хотел… — начал извиняться Джонатан.

— Конечно не хотели.

— Поначалу я даже не понял, англичанка вы или нет. Я имею в виду, что у вас легкий акцент. Я думал, шотландский или центральноевропейский. Может, Прага — что-то в этом роде.

— Акцент? Да нет. Я родилась на юго-западе. Корнуолл. Мы все там говорим забавно. Мыс Лендс-Энд. Пензанс. Знаете?

— Пензанс? Что-то слышал. — Он набирает побольше воздуха и, хотя знает, что будет выглядеть по-дурацки, выпячивает грудь и поет:

Она молчит, тогда он добавляет:

— Гилберт и Салливен, «Пензансские пираты». [15]Только не говорите мне, что вы не знаете…

Внезапно Эмма взрывается хохотом:

— Конечно знаю. Однако не ожидала услышать их в дикой Африке. О боже, вы — их поклонник.

— Не я — мой отец. Он был дипломатом. Где мы только не жили! Швейцария, Италия, Испания. И он очень любил оперетту. Он мог спеть эту арию на английском, немецком и французском.

Тишину ночи нарушает ритмичный бит бас-гитары. Эмма указывает в ту сторону, откуда доносятся звуки:

— Это клуб «Мутаига». Там большая танцплощадка.

— Клуб «Мутаига» находится в Найроби. Я смотрел «Из Африки».

— Я тоже, — шепчет Эмма, привстав на цыпочки. — Никому не говорите, что я украла у них название. Пойдете?

— Танцевать? — Он качает головой. — Нет, я просто валюсь с ног.

— И что? — Эмма берет его за руку.

Джонатан пробует вежливо отказаться:

— Спасибо, но мне правда нужно отдохнуть.

— Это говорит ваше старое «я».

— Мое старое «я»?

— Ведущий врач. Страшный работяга. Обладатель наград и титулов. — Она тянет его за собой. — Не смотрите на меня такими глазами. Я же сказала, что я — управленец. Я читала ваше личное дело. Хотите совет? Ваше старое «я»… — тот, кто слишком много и тяжело работает… Забудьте о нем. Иначе не протянете здесь и недели. — Ее голос немного срывается, и он не понимает, серьезно она говорит или нет. — Это Африка. Здесь все начинают новую жизнь.

Потом, после танцев, местного самогона и веселого диковатого пения, она выводит его из клуба, подальше от пульсирующих барабанов и дергающихся тел. Они проходят через казуаровую рощу. Над ними, прыгая с дерева на дерево, орут обезьяны. Она поворачивается к нему, глядя прямо в глаза; волосы падают ей на лицо.

— Я ждала тебя, — говорит она, притягивая его к себе.

Джонатан тоже ее ждал. Не недели, не месяцы, а гораздо дольше. Она завладела им за день. Она целует его, он отвечает на ее поцелуи. Он запускает руку ей под футболку и касается упругой влажной кожи. Рука скользит к груди. Она покусывает его за губы и прижимается к нему.

— Я — хорошая девочка, Джонатан. Это чтобы ты знал.

Она расстегивает его рубашку и спускает ее с плеч. Ее ладонь скользит по его груди и опускается все ниже и ниже. Чуть отступив, она срывает с себя футболку и стаскивает джинсы, пожирая его голодным взглядом.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает он, и она приникает к нему.

— Оттуда же, откуда и ты.

Он ложится на траву, она устраивается сверху. Лунный свет танцует в ее медных волосах. Качаются деревья. Небо разрывает пронзительный крик.

Прибыл поезд из Шура, и следом за ним, через минуту, — из Цюриха. Пассажирский поток выплеснулся на тротуар у здания вокзала. Сейчас или никогда. Джонатан перебежал улицу, перепрыгнул через ограждение и прошел по стоянке к центральному проезду. Если стоянка охраняемая, то сейчас он как на ладони: загорелый мужчина, рост выше среднего, одет в новую парку темно-синего цвета, лыжная шапка надвинута до бровей, из-под нее выбиваются густые, слегка вьющиеся и уже с проседью волосы.