В общем, мисс Говард и мистер Мур все еще никак не могли сговориться, что наврать миссис Кэди Стэнтон, когда доктор вдруг заявил, что лучше всего прекратить вилять хвостом и рассказать леди правду – или, скорее, бо́льшую ее часть: незачем уточнять, кем именно является сеньора Линарес, равно как и распространяться о ее дочери. Вместо этого мы могли бы сообщить, что посреди Сентрал-парка на нее напала другая особа и ограбила ее; если миссис Кэди Стэнтон захочется подробностей, пусть разбирается сама. Мисс Говард поначалу не слишком понравилось это предложение, и она сдалась, лишь когда зажужжал электрический звонок, подсоединенный к кнопке в вестибюле здания: явилась сеньора Линарес. Когда мисс Говард спускалась встретить нашу первую гостью, по лицу ее было ясно: она убеждена, что миссис Кэди Стэнтон скорее всего это и сделает – «разберется сама».

Выйдя из лифта, сеньора пребывала едва ли не в истерике: она была убеждена, что за ней следят – либо супруг, либо кто-то еще. Поэтому Сайруса незамедлительно услали вниз на разведку: не шныряет ли кто вокруг № 808. Сеньору это несколько успокоило, хоть и не то чтобы окончательно, поэтому она единственно могла выслушать инструкции доктора касательно того, что следует, а чего не следует говорить в присутствии других женщин. Когда снова зажужжал звонок, сеньора вновь ударилась было в панику, но ее остался успокаивать мистер Мур, а мисс Говард отправилась встречать многообещающую художницу и живую легенду.

Пока лифт с лязгом тащился назад, никто из нас толком не представлял себе, чего следует ожидать. Мне казалось, что сейчас к нам фурией ворвется эдакая замшелая бой-баба с кислой миной. Сколь приятным же было мое изумление – да и всех остальных, судя по их лицам, – когда в дверях изящно появилась весьма респектабельная и при этом элегантно одетая леди: волосы ее были тщательно завиты и уложены, а изысканные кружева, обрамлявшие шею и грудь, венчала большая красивая камея. Сперва я решил, что это и есть художница: встречавшиеся мне воительницы за женские права не очень-то жаловали все эти финтифлюшки и драгоценности. Но тут я разглядел, что волосы ее седы, а кожа дрябла и морщиниста, стало быть, по возрасту она никак не могла оказаться подающим надежды художественным дарованием, о котором рассказывал Пинки. Глаза, тем не менее, у нее были молодые, выразительные – может, она и приходится кому-то бабушкой, но соответствующего обращения с собой не потерпит. Она несла с собой трость с медным набалдашником, однако держалась при этом подтянуто и гордо – ни дать ни взять знаменитый ветеран: то была миссис Элизабет Кэди Стэнтон, единственная на свете женщина, которой впоследствии достанет духу переписать Библию с женской точки зрения.

Следом за ней в дверях показалась леди помоложе, которая могла бы показаться старшей сестрой нашей мисс Говард, настолько походили они друг на друга обликом, платьем и манерами. Черты лица мисс Сесилии Бо отличало скорее благородство, нежели красота, и внимание прежде всего приковывали ее светлые глаза. Одета она была в простую блузку на пуговицах, шею обвивала небольшая лента, а наряд довершала льняная накидка и скромная юбка. Сходство ее с мисс Говард, похоже, внешностью не ограничивалось – они уже болтали, словно две старые подруги: мисс Говард рассказывала мисс Бо о нашем визите к Пинки, та в ответ делилась таким же опытом. Вдобавок, как я узнал позже, в их прошлом также имелось достаточно общего: в частности, обе происходили из состоятельных семей (мисс Говард, как я уже упоминал, выросла в долине Гудзона, мисс Бо – в Филадельфии), которые весьма неодобрительно относились к необычному образу жизни юных леди.

Дождавшись окончания всеобщего знакомства, я шмыгнул на свой подоконник и там уже вовсе рта не раскрывал. По лицу миссис Кэди Стэнтон, пока она разглядывала присутствующих, было видно, что она пытается разобраться в ситуации, но тщетно. Стоило мисс Бо приготовить свои художественные принадлежности и подвинуть кресло ближе к сеньоре, как мисс Говард выступила с заготовленным – или, как предпочел бы называть его доктор, неполным – разъяснением причин, побудивших нас обратиться к мисс Бо. Глаза миссис Кэди Стэнтон сузились, однако голос оставался вполне дружелюбен:

– Вы сказали, Сара, что это была другая женщина? Это весьма необычно – и все из-за денег?

В разговор вмешался мистер Мур, отвлекая ее собственным обаянием от скользкой темы:

– В Нью-Йорке, миссис Кэди Стэнтон, практически все так или иначе происходит из-за денег – и, боюсь, мало что в этом городе можно с уверенностью считать действительно «необычным».

Лицо миссис Кэди Стэнтон мгновенно сделалось гораздо прохладнее, и она обратила на мистера Мура суровый взор:

– Разумеется, мистер… Мур, не так ли? Вообще-то я провела немало лет в Нью-Йорке, мистер Мур, и не всегда мне доставались приличные соседи. Так что сейчас, как мне кажется, я могу с уверенностью утверждать: нападение женщины на женщину в Сентрал-парке среди бела дня – отнюдь не частое событие. Быть может, кто-нибудь из полисменов здесь сможет это подтвердить? – И она мотнула головой на Айзексонов, которые, не зная, как им обходиться с этой дамой, все же не обрадовались такой этикетке.

– О! – воскликнул Люциус, доставая носовой платок, чтобы утереть выступившую на лбу испарину. – Я вряд ли… это…

– Не частое, – в итоге изрек Маркус – настолько уверенно, насколько вообще позволяли обстоятельства. – Но отнюдь не неслыханное, мэм.

– Вот как? – не удовлетворилась таким ответом миссис Кэди Стэнтон. – Мне бы хотелось примеров.

Во время этой небольшой пикировки мисс Говард отошла в угол вместе с мисс Бо и сеньорой Линарес – последняя принялась описывать художнице облик нападавшей. Видя, что разворачивающаяся дискуссия грозит оставить миссис Кэди Стэнтон в стороне от столь важного события, доктор позволил себе вмешаться в разговор:

– Если у вас имеется свободный день-другой, миссис Кэди Стэнтон, я с радостью представлю вам любое количество случаев жестоких нападений, совершенных женщинами.

Та развернулась к нему:

– Женщинами на женщин? – недоверчиво переспросила она.

– Женщинами на женщин, – подтвердил доктор с улыбкой, предупреждавшей, что он не шутит. – Дочерями на матерей, сестрами на сестер, соперницами, не поделившими объект страсти, друг на друга – и, разумеется, матерями на дочерей. – Он извлек портсигар. – Не возражаете, если я закурю? Быть может, составите мне компанию?

– Нет. Благодарю вас. Но вы можете курить. – Поразглядывав доктора еще минуту, миссис Кэди Стэнтон воздела палец, как раз когда он закуривал. – А ведь я слышала о вас, доктор. Читала некоторые ваши работы. Вы посвятили себя криминальной и детской психологии.

– Верно, – отозвался тот.

– Но ведь не женской психологии, – продолжала миссис Кэди Стэнтон. – Скажите мне, доктор, отчего ни один из исследователей разума не избрал своим предметом женщину?

– Забавно, что вы спрашиваете, – отозвался доктор. – Недавно я и сам задавался таким вопросом.

– Так позвольте я вам отвечу на него. – И, развернувшись в кресле так, чтобы видеть лицо собеседника, миссис Кэди Стэнтон приступила к самой настоящей лекции. – Психологи не изучают женское поведение, поскольку подавляющее их большинство – мужчины; а предприми они такое исследование, неизбежно обнаружили бы, что в основе всего поведения, вами описанного, лежит грубое порабощение и жестокость мужчин по отношению к женщинам. – Здесь ее глаза вновь сузились, однако на сей раз по-доброму. – Вы угодили недавно в серьезную передрягу, доктор Крайцлер. И я знаю, почему. Вы пытаетесь объяснять действия преступников, опираясь на их… как это вы называете… их «индивидуальный контекст». Однако люди не нуждаются в объяснении. Они считают, что вы всего лишь предоставляете оправдание.

– А как вы сами считаете, миссис Кэди Стэнтон? – спросил доктор, затягиваясь.