Впрочем, Огастин все равно не остановился бы. Веревка непрерывно дергалась, выдавая бешеный темп его работы с жумарами.

— Анди!

Как ныряльщик, всплывающий из глубины, он ухватился за край платформы, отчего вся висячая этажерка затряслась. Кораблекрушение, снова сказал себе Хью, глядя на трепещущие веревки и пляшущие перекладины.

Хью остановил долгий взгляд на восковых статуях. Их сон подходил к концу. Тишина уже оказалась нарушена. Очень скоро сверху спустятся носилки. Этих девушек, ставших в смерти сестрами, разлучат раз и навсегда.

А потом он увидел кое-что еще.

— Подождите, — сказал он.

Голова сидящей переместилась.

Огастин лез наверх, чуть не столкнув его с пути.

— Анди?!

Когда Хью увидел ее в первый раз, ее голова была опущена. Теперь она оказалась поднятой. Лицо цвета крепкого чая с полосками, похожими на те, что оставляют слезы, было обращено теперь не вниз, а вперед.

— Анди!.. — Голос Огастина сорвался. Он увидел ужасную, изуродованную шею.

Наверно, она так и сидела с поднятой головой, подумал Хью. Он просто неправильно запомнил, только и всего. А может быть, ее тело переместилось от тряски платформ.

— Боже, о боже… — медленно произнес Огастин.

Платформы качались и скрипели. Петли тоже скрипели. Факты словно закружились в бешеной пляске только для того, чтобы поизмываться над Хью. Он попытался успокоить начавшийся в голове сумбур. Кто-то ведь снял веревку с этой сломанной шеи… уже после того, как вытащил тело… Это можно было объяснить только одним способом.

В этот самый миг глаза женщины открылись.

— Иисус! — воскликнул Хью.

Кроваво-красные, как у них обеих.

Огастин, не видя и не слыша ничего, склонился над трупом.

— Анди… — Он придвинул ближе лицо, чтобы поцеловать ее.

Женщина моргнула. Ее взгляд скользнул по спутавшейся шевелюре Огастина, перешел на Хью, и глаза в страхе раскрылись. С синяками под глазами и запекшейся кровью в бороде, он, наверно, сам походил на ожившего мертвеца.

— Она не мертва, — прошептал Хью.

Но Огастин никак не мог понять, о чем идет речь. Он лишь мельком негодующе взглянул на Хью, ошеломленный его жестокостью. Поскольку его возлюбленная была мертва, вне всяких сомнений.

Женщина опустила глаза на Огастина. Она была удивлена своим пробуждением. А может быть, их вторжением.

— Отпустите ее. — Хью взял Огастина за плечо. — Оставьте ее в покое.

Огастин просунул руку под тело Анди. Начал приподнимать труп.

Рот женщины начал открываться.

Огастин потянул труп на себя.

Стиснутые зубы женщины разомкнулись. Не белые, а коричневые, цвета крепкого чая или копченого мяса. Все у нее было цвета дыма. Кроме красных глаз.

Хью увидел, как зашевелился отвердевший, тоже темный кончик ее языка. Он не знал, чего ожидать: крика боли, проклятия или мольбы о помощи. Когда же воздух наконец подошел из ее легких наружу, вместе с ним вырвался хриплый звук, больше всего похожий на крик стервятника.

Услышав вопль женщины, Огастин выпрямился на стременах и оказался лицом к лицу с последней выжившей альпинисткой.

— Нет, только не ты, — сказал он.

Почему же? — удивился Хью. Но тут же сообразил, что это была Кьюба, та самая ведьма.

Огастин, ни на секунду не задумавшись, схватил тело. Куда он намеревался его девать, Хью не мог сообразить.

Женщина, выглядевшая скорее мертвой, нежели живой, тоже сильнее обняла тело. И откуда у нее могла взяться сила? — изумился Хью. Из запекшегося рта вырвался пронзительный, протяжный, жалобный вопль.

Хью был настолько потрясен, что с минуту не мог даже пошевелиться. Эта женщина восстала из мертвых. Между нею и Огастином началась самая настоящая схватка. Перед его мысленным взором возник ужасный кошмар: стая диких собак, бегущих через барханы. И Энни, направляющаяся, ничего не соображая, в самую середину своры, как какая-то редкостная газель. И кровавый пир, который хищники устраивают на ее костях.

Женщина вцепилась в Огастина так, что он даже не мог освободить руку.

— Пусти! — рявкнул он и дернул.

Тело сдвинулось. Она еще сильнее стиснула объятия. Их сражение за право обладания трупом являло собой нечто гротескное, наподобие соревнования уродцев по перетягиванию каната. Хью наблюдал, потрясенный. И в то же время в происходящем было какое-то своеобразное ужасное величие. На краю мира, на грани человеческого существования они боролись за мертвую душу, за тело героя.

— Прошу вас… — Эти жалкие слова были единственным, на что сейчас был способен Хью.

Лагерь начал разваливаться. Верхняя платформа наклонилась и чуть не опрокинулась. Нижние платформы дико подпрыгивали и с каждым рывком раскачивались все яростнее.

Куски диорита мелькали в воздухе и, с грохотом ударяясь о стены и выступы, летели вниз, в дымное облако. В нос ударил резкий пороховой запах свежерасколотого камня. Схватившись за перекрестье страховочных ремней, охватывавших широкую спину Огастина, Хью попытался выдернуть его из схватки.

Огастин ревел. Кьюба шипела. Шум показался Хью оглушительным. Да, Льюис был прав, сказав в самом начале, что их восхождение было проклято.

Перетягивание каната продолжалось еще несколько секунд. А потом в соревнование вмешался сам труп. Голова, державшаяся лишь на бескостном куске плоти, свернулась набок. Покойница показала свое лицо.

Пока она висела на веревке, птицы успели выклевать глаза. Изо рта торчал язык, превратившийся в разбухший кусок потемневшего мяса. Огастин задохнулся от ужаса. От красоты ничего не осталось. Его возлюбленная превратилась в отвратительное чудовище.

Он отшатнулся от головы и врезался в Хью. Тот сорвался. Веревка натянулась, камень затрещал, что-то откуда-то вырвалось. Мужчины полетели вниз.

Их падение прекратилось на средней платформе. Хью тяжело рухнул на спину Огастина. Тугая мембрана полотнища, к счастью, не порвалась, но каркас все же не выдержал. Платформа сложилась, как челюсти капкана, и альпинисты оказались в мешке. Хью запутался в веревке Огастина и пытался освободиться, рыча сквозь зубы.

На этом кошмар не кончился. Связанные между собой платформы раскачивались, дергались, колотились о стены. Металл скрежетал о камень. Хью выбирался из ловушки, стараясь не слишком сотрясать ненадежное сооружение. Он был уверен, что сейчас весь лагерь сорвется с креплений и ненадежные плоты уплывут в воздушный океан. Нет, только не это, думал он, сражаясь с барахлом и подступающей паникой. Вся эта история с самого начала не имела к нему никакого отношения. Ровно никакого.

— Мое плечо, — выл Огастин. — Иисус, да заткните же ее кто-нибудь!

Хью наполовину выбрался из западни. Полумертвая женщина вопила наверху, как баньши ^[30] из древней легенды. Он хватался за ремни, веревки, мешок со снаряжением — за что угодно.

«Кабан» тут же выскользнул из его пальцев и пополз вниз. Ладно, сейчас не до него. Хью дотянулся до стены. Не глядя, ухватился за что-то. Поставил ноги на камень.

Впрочем, бедлам начал понемногу успокаиваться. Сломанная платформа почти перестала раскачиваться. Верхняя остановилась совсем. Опасная болтанка подвесной системы прекратилась.

Раздался приглушенный щелчок, Огастин визгливо вскрикнул — вывихнутое во время падения плечо само собой встало на место.

Тишину нарушал лишь птичий визг женщины. Боковой стержень средней платформы выскользнул из петель и полетел вниз, свистя, как флейта. И в ту же секунду женщина умолкла. Она изгнала дьяволов, нарушивших ее покой.

Огастин лежал на сломанной платформе, вытянувшись ничком. Оба альпиниста тяжело дышали. Хью закашлялся.

— Вы в своем уме? — сказал он, справившись с приступом. Он боялся и был страшно зол. — Вы хоть соображаете, что устроили?

— Она мертва, — отозвался Огастин.

— Одна мертва, а другая еще жива. — Хью говорил сухо, отрывисто.