Его глаза снова засветились — свет, который мог показаться подозрительным тому, кто не привык к подобному. Так светятся лишь глаза фанатиков, открывших для себя нечто, способное спасти весь мир.

— В какой-то момент мне показалось, что она пропала и я танцую один. Но вот она возникла среди чужих тел, придвинулась совсем близко, обняла и взяла между ног — а может быть, это сделал кто-то другой, не знаю. Потом мы оказались в подвале, где я никогда не был прежде. Там было так же много людей, темно, жарко, новая музыка, дым, запасные выходы. Вероятно, мы были под уровнем моря. Мне показалось, что запасные двери ведут прямо в залив Нюбрувикен — так долго мы пробирались вперед по длинным коридорам. Люди сидели на старых диванах, креслах у столиков и пили. Мы проходили мимо, и некоторые провожали меня узнавающим взглядом. Люди разного возраста. Там я и встретил Блейзиса. Он сидел за столом с лучезарной улыбкой. Я сказал ему, что мне никогда не было так хорошо. Он спросил, что я принимал, и я ответил, что не имею представления, однако с удовольствием принял бы еще. Он протянул мне небольшой конверт за пару сотен…

Содержимое конверта Конни употребил почти до конца, и теперь процесс следовало завершить большой голубой таблеткой.

— Я взял конверт и отправился дальше, но потерял Виви из виду. Я не видел ее ни впереди, ни позади, ни среди столов, стоявших в какой-то шахте, — ее нигде не было. Я испугался, что совсем потерял Виви, и отправился в направлении, которое про себя обозначил как «вперед», как будто в этом подземелье могло существовать какое-то «вперед» или «назад». Я прошел через множество больших, тяжелых дверей, обшитых железом, которые хлопали у меня за спиной, попадая в пещерообразные залы и узкие коридоры. Наверное, я описал круг — в противном случае должен был оказаться где-то под Кунгсхольмен. Посреди большого зала, на приличном расстоянии я увидел Виви. Она разговаривала с двумя мужчинами — серьезно и оживленно. Некоторое время я наблюдал за ними — не дольше, чем требуется для того, чтобы беспокойство превратилось в радость, а радость — в любопытство. Наверное, прошла секунда — ведь я был на спидах. Вдруг компания распалась — мужчины исчезли, а Виви увидела меня и пошла вперед, заливисто хохоча. Она сказала, что у меня безумный вид… Или прекрасный… И мы… мы стали целоваться, посреди зала. Идиот, завладевший моим разумом, целовал ее. У меня не осталось ни вопросов, ни возражений, ничто не держало меня… Игра шла на ее территории и, конечно, все было незнакомо и странно, но так ясно, просто и по-настоящему… Что бы я там ни принял, это была гениальная вещь. Мы нашли кладовую, набитую старыми фраками, забрались туда и занялись любовью. Ей не пришлось бы этого делать, если бы она не хотела. Он она хотела. Со мной никогда не было ничего подобного… Часы показывали около четырех утра. Мы познакомились пять часов назад. Я даже не знал ее фамилии. Ее, наверное, и зовут не Виви…

— Вы больше не виделись?

Конни покачал головой.

— Не знаю, что произошло. Но, видимо, так было задумано. Мы долго выпутывались из старых фраков, и когда я вышел, ее уже не было рядом. Я блуждал среди ходов и коридоров и искал ее, пока вокруг не стало совсем тихо и пусто. На потолке светились неоновые лампы, и я набрел на пару охранников, которые указали мне, как выйти в парк Берцелиуса. Добравшись до дома, я уснул в одежде. Проснулся я около полудня от звонка телефона. И на этот раз ответил идиот, занявший мой рассудок, — я вообразил, что это она, Виви, что она хочет узнать, куда я исчез. Но это была Анита. Она сразу поняла, в чем дело. Не знаю, как это происходит, но они сразу чувствуют такое… Анита все еще была во власти механизма, который я запустил за день до того, утром, обняв на кухне и дав понять, что хочу переспать с ней. Теперь мне уже вовсе не хотелось — это она и собиралась проверить. Но голос у нее был дружелюбный, даже настойчивый — она хотела принести мне обед. Однако я ответил, что спешу.

В конторе Конни появился лишь во второй половине дня. Сев за стол, он принял сосредоточенный вид, но не смог обмануть даже себя. Конни взглянул на дисплей телефона, проверяя, нет поступало ли звонков. Их было несколько, все с засекреченного номера. Возможно, Янсена. Конни страдал от жажды и потел, в ушах раздавались странные отзвуки прошедшей ночи, перед глазами мелькали выхваченные вспышкой глаза, рты, палетки на платье. Реплики, которые кто-то кричал прямо в ухо. Напряжение не покидало его до конца дня. Клуб наверняка успели отмыть и проветрить, скрыв все следы этой ночи, но тысячи людей в разных концах города по-прежнему ходили, полные мусора нечетких воспоминаний и прочих субстанций, от которых невозможно было избавиться на протяжение нескольких дней. Конни нащупал в кармане конверт, купленный у Блейзиса, и теперь сидел, постукивая им о стол и чувствуя, как маленькие таблетки перекатываются из стороны в сторону. Визитка из подземного мира.

Звонок в дверь застал Конни врасплох, словно его могли взять с поличным за хранение запрещенных веществ. Стоя в холле с конвертом в руке, он не знал, что делать — будто он уже под подозрением и его вот-вот станут обыскивать и допрашивать. Конверт отправился в корзину с перчатками, шарфами и прочими забытыми вещами, скопившимися за долгие годы.

Увидев на пороге Янсена, Конни, как это ни странно, испытал облегчение. У того же, напротив, был напряженный и собранный, почти страдальческий вид. Конни дружелюбно поздоровался и бормоча что-то о «неожиданном визите», «большой чести» и, разумеется, «спасибо за вчерашнее». Но Янсен просто прошел мимо, прямо в контору, где никогда не бывал раньше и, казалось, не стремился побывать. В тот момент, когда они вошли в кабинет Конни, корабельные часы пробили три склянки пополудни. Эксперт не обратил на это ни малейшего внимания.

Он сел на стул для посетителей напротив рабочего места Конни, положив дипломат и плащ на колени.

— Кофе? — предложил Конни. — Мне самому точно нужно выпить чашечку.

Но у Янсена не было времени на кофе. Он явно неуютно чувствовал себя в роли, выбранной добровольно или по чьему-то приказу. Человек, опытный в ведении переговоров, воспринял бы ситуацию спокойнее, выбирая наиболее подходящий момент для каждой темы.

— Перейдем прямо к делу, — сказал он, пока Конни не успел решить, что делать с кофе. — Мы хотели бы связаться с тем человеком, о котором ты рассказывал…

— С кем? — До этого момента Конни не вполне осознавал их интерес. Когда он сказал мне об этом, у меня не возникло сомнений в его искренности. Конни смотрел на меня с абсолютно невинным видом.

— Тот, больной, — уточнил Янсен. — Которого ты называл понтификом.

— До этого я был идиотом, — сказал Конни. — Но в то мгновение идиот умер. Упал замертво.

Видимо, Янсену дали указания говорить лишь самое необходимое. Он повторил сказанное еще раз, в то время как Конни пытался осмыслить его слова.

— Прошедший вечер и ночь словно обрели новое значение — значение, которое я предчувствовал, но не понимал до конца. Все, что казалось немного странным и причудливым, внезапно стало кристально ясным.

Договорив до конца, Янсен умолк в ожидании реакции Конни, но тот смог произнести лишь: «Вот как…» — и затем: «Вот так…». Все становилось на свои места: преувеличенная щедрость Янсена в ресторане, его неуклюжие попытки заговорить о том, что, собственно, и было его главным интересом — измученный понтифик из Юртхаген.

— Ну? — произнес Янсен. — Что скажешь? Я, конечно, понимаю, что это против твоих принципов и профессиональной этики — выдавать такие сведения. Но если я скажу, что это касается крайне важных вещей, то тебе, возможно, станет ясно, что…

— Крайне важных? — переспросил Конни. — Что это означает? — Янсен не торопился с ответом, и это казалось подозрительным. Конни добавил: — Вроде государственной безопасности? Так?

— Возможно, — ответил Янсен.

Конни все еще медлил, ночь в клубе не шла из головы. Со стороны он казался спокойным и расслабленным, без малейшего следа удивления или тревоги — в нем читалась даже расчетливость и подготовленность. Он и сам это осознавал, в особенности при виде напряженного Янсена. Конни захотелось объясниться, рассказать, что его мучают остаточные явления безумной ночи и, может быть, поэтому он не выглядит особо удивленным, вопреки тому, что чувствует на самом деле. Но он почему-то воздержался от объяснений. Если бы Янсен решил, что Конни и в самом деле подготовлен и давно уже настроен на подобный разговор, то в дальнейшем это сыграло бы на руку Конни, который сразу же, как только запрос был озвучен, решил его не удовлетворять. Это не подлежало обсуждению. Выдавать сведения о людях, принимавших участие в опросе, было не только нарушением профессиональной этики — это противоречило его принципам, которые были немногочисленны, но крепки и проверены и составляли существенную часть его «человеческого капитала». Поэтому уже теперь он мог четко и решительно ответить «нет» и тем завершить дискуссию. Но Конни толком не знал, о чем идет речь, и не хотел упускать шанса узнать больше. Это требовало актерства, которое было ему чуждо, но каким-то удивительным образом перекликалось со смутными и фантастичными воспоминаниями о вчерашнем дне.