В ту же минуту, как я захлопнул дверь пустого холодильника, в кухню вошла Мод, без слов приблизилась и обняла меня. Она долго стояла так, и я почувствовал, как ее тело вздрагивает от сдавленных рыданий. Она высморкалась и рассмеялась — над нелепостью ситуации, но, взяв себя в руки, сказала: «И это притом, что тебя там даже не было!» Оказывается, она читала без перерыва с тех самых пор, как я уснул. И прочитанное ей понравилось: она и посмеялась, и поплакала — все, как положено. Мне показалось, что слова ее прозвучали искренне, и даже сегодня мне претит мысль о том, что вся эта сцена была специально разыграна, хотя у меня и появились такие подозрения, когда после всех похвал и обнадеживающих комментариев она вдруг констатировала:

— Однако тебе еще предстоит немало потрудиться.

— Это всего лишь наброски.

— Это больше чем наброски, — заметила она. — Но кое-что тебе придется переделать.

Я наивно спросил:

— Что именно?

Это было как приглашение, как если бы я открыл перед ней дверь, приглашая войти в мое произведение и сделать перестановку мебели по ее усмотрению. Она приняла это приглашение, и это стало началом довольно большой работы, растянувшейся на все лето и значительную часть осени. Потом произошли события, из-за которых мне пришлось вновь пересмотреть написанное. Нет смысла подробно пересказывать все то, с чем она была не согласна. Однако некоторые детали являются неотъемлемой частью этой истории, и не могут быть сброшены со счетов.

— Меня ты назвал Мод, — сказала она, — но всем остальным ты сохранил их настоящие имена. И себе тоже. Так нельзя.

— Это было необходимо, — ответил я. — Иначе возникала дистанция, которая меня совсем не устраивала.

— Так нельзя, — повторила она.

— Я все равно не собираюсь это публиковать.

— Думаешь, я этому поверю? — Теперь мне пришлось на себе испытать недоверие, с которым я встретил ее на пороге своего дома. — Ты хочешь сказать, что сидел и писал все это ради развлечения, просто чтобы убить время?

— Примерно так, — ответил я. — Я писал, чтобы не сойти с ума.

— Ладно, — сказала она. — Допустим. Но это же вопрос юридический. Если когда-нибудь тебе все-таки придет в голову опубликовать это… Тебе придется изменить все имена.

— Сам я этого делать не стану, — сказал я. — Нет ничего глупее романов с ключом.

— Но иначе нельзя.

— Я собирался запереть это в сейфе моего издателя, чтобы, так сказать, застраховать свою жизнь.

— Эта вещь слишком хороша, чтобы лежать в ящике. Поверь мне, это твоя лучшая книга.

— А ты почем знаешь? — спросил я. — Ты остальные читала?

Читала, и в воздухе повисло невысказанное «К сожалению…».

— Так многие делают, я знаю.

Она стояла перед полкой со старинным изданием Скандинавской энциклопедии. Закрыв глаза, она повернулась вокруг себя и ткнула длинным красным ногтем в один из томов: «Мейербер — Нюфорс». Открыла глаза, взяла книгу и положила ее на стол. Потом снова закрыла глаза, открыла том примерно на середине и ткнула указательным пальцем в Наполеона I. Я понял, куда она клонит. Мы посмотрели друг на друга — этот вариант не устраивал ни меня, ни ее.

— Наполеон Андерсон… — сказала она. — Шведский роман в кубе.

Она сделала еще одну попытку: закрыла глаза, полистала энциклопедию и остановилась на Мюнхене. Эта попытка была не в счет. В следующий раз ткнув пальцем в портрет еще молодого, но многообещающего Бенито Муссолини, она сказала:

— Третья попытка — последняя…

Она снова закрыла глаза, полистала страницы, ткнула пальцем в правую колонку и открыла глаза. Вопрос был решен. Она прочла:

— Генри Морган, валлийский буканир…

Она проглядела статью, посвященную известному буканиру былых времен и зачитала некоторые отрывки вслух: «…жестокие грабительские походы…», «…поддерживал компрометирующие связи с морскими разбойниками…». Этого было достаточно, она посмотрела на меня и улыбнулась — удовлетворенно и самоуверенно. Возразить мне было нечего, поэтому я просто продолжал бубнить: «Генри Морган… Генри Морган…»

Разумеется, я продолжал выражать свое недовольство, такое же деланное, как и ее уважение к моим чувствам. Став частью рабочего процесса, это не мешало ни мне, ни ей. Я сразу понял, что она права. Мы дали новое имя каждому, одному за другим. Люди, ранее выступавшие под своими собственными, настоящими именами, получили новые имена и фамилии — в некоторых случаях даже новое обличье — все ради того, чтобы избежать ненужных конфликтов. Благодаря обретенной свободе, многие персонажи начали новую жизнь, и вообще стали более живыми. Все это произошло конечно же не в один день, но началось именно в тот вечер. Не будет преувеличением сказать, что благодаря Мод книга стала чем-то большим, нежели просто подробным протоколом продолжительного психотерапевтического сеанса. Мод внушила мне уверенность в себе, без которой я не смог бы работать дальше, и я был признателен ей за это еще многие годы. Позже мое отношение изменилось — я понял, что Мод тогда руководствовалась личными мотивами, в чем она бы никогда не призналась. Но я в конце концов понял, что стал инструментом в ее руках, средством для достижения цели, которую мне до конца не понять. Это могло бы стать поводом для обиды, не будь я сам виноват в подобных грехах. Один использует другого, являясь при этом инструментом в руках третьего.

Когда наш пропавший друг приобрел вымышленное имя, он вместе с ним обзавелся и новыми качествами.

— Генри, — сказала Мод еще в тот первый вечер, — это проблема. Не для нас — мы-то его знаем, а для других. Его просто-напросто слишком много. Он несуразен. Его фигура несуразна. Никто в него не поверит.

Я посмотрел на нее с преувеличенным недоумением. В ее словах был смысл, если уж мы заговорили о смысле. Моя реакция ее не смутила. Она ответила мне таким же взглядом. Пришлось объяснить ей то, что было и так очевидно:

— Конечно, он несуразен. В противном случае я бы и писать о нем не стал. Он — несуразная личность. Подобных ему людей я больше не встречал, думаю, и ты тоже. Генри… — называть его этим именем было по-прежнему непривычно, — незаурядный и, конечно, несуразный человек. Может, поэтому он и исчез.

Я еще не мог говорить об этом спокойно, сердце сжалось у меня в груди, но Мод в очередной раз удивила меня тем, как легко она провела границу между реальным человеком и вымышленным персонажем.

С мрачным видом она расхаживала взад-вперед по библиотеке и задумчиво качала головой. Возможно, она притворялась, возможно, у нее уже было готовое решение и она просто давала мне время, чтобы приготовиться к развязке. Я успел выкурить целую сигарету, прежде чем она, наконец, нарушила молчание. Она остановилась посреди комнаты, медленно подошла к окну, выходящему на Хурнсгатан. На западе вечернее солнце освещало коньки крыш; на улице, которую я так долго избегал, шумели машины. Судя по всему, вечер был теплый.

— Я вижу только один выход, — сказала она. — Ему нужен брат.

— Брат?

— Который возьмет на себя часть его качеств. Разруби Генри надвое! Его вполне хватит на двоих.

Довольно долго я просто сидел и молча смотрел на нее взглядом человека, который на старости лет вдруг узнал о том, что у него есть брат.

— Вот как… — сказал я. На большее меня не хватило. — Вот как…

Мод снова подошла к полке с энциклопедией, покрутилась, и после двух полных неудач и одного попадания на Ленина, ей выпало тринадцать Львов — римских пап. На том и остановились. У Генри появился брат, взявший на себя его темные и деструктивные стороны, которые у другого, самостоятельного героя могли бы получить более широкое, эффектное развитие.

— Эта пара уже готова, — сказала Мод. — Правда и Ложь.

— Работа будет адская, — ответил я.

Она не могла с этим не согласиться.

— Она того стоит, — сказала она.

— Боюсь, у меня нет времени, — возразил я.

— Времени? — Она могла бы этого и не говорить. Ничего глупее я и придумать не мог.