Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Ее слова задели меня за живое. Я написал короткий ответ, давая понять, что своим письмом она причинила мне боль. В свою защиту я мог сказать только то, что думал о ней, о ребенке и о себе, желая избавить нас от возможных неприятностей. Я рассчитывал на ее понимание, но мои намеки не произвели на нее никакого впечатления. Мне вдруг захотелось рассказать ей всю правду, разорвать наш пакт и забыть о благоразумии, на что она, по всей видимости, меня и провоцировала. Но до этого не дошло. Мы были далеко друг от друга, и я не спешил возвращаться домой до тех пор, пока не стихла шумиха, а мои авторские отчисления — она называла их «ежегодными сребрениками» — не подошли к концу. Когда страсти вокруг романа улеглись, я вернулся в Швецию и вскоре обзавелся семьей.

Моя первая жена занималась туристическим бизнесом. В рекордно юном возрасте она возглавила туристическую фирму, которая среди прочего предлагала самые дешевые на тот момент перелеты в Нью-Йорк. Когда Мод увидела ее фотографию, она спросила: «Более похожей не нашлось?» У них были каштановые волосы почти одинакового оттенка. Поскольку этот брак «беззастенчиво выставлен на всеобщее обозрение» в пьесе «Check In, Check Out», [22]у меня нет желания возвращаться к нему снова, чтобы лишний раз пожалеть себя. В телесериале «Duty Free» [23]описана и оборотная сторона медали. Сегодня я смотрю на этот неудачный брак другими глазами и вижу двух молодых и неловких людей, которые несмотря ни на что, вопреки обстоятельствам, хотя и безрезультатно, но пытались достучаться друг до друга. Так как моя первая жена преуспевала на работе, ее никогда не было дома, и я немало сделал за годы нашего брака. В перерыве между посадками и взлетами она родила ребенка, который изменил жизнь каждого из нас. Со временем он требовал все больше и больше моего внимания. Как ни странно, именно это способствовало возобновлению моих отношений с Мод. Она сама нашла меня, предложив, довольно неловко, детскую одежду. Про книгу она больше не вспоминала. Пройдет еще много лет, прежде чем мы сможем снова заговорить о ней.

Зато другие обсуждали ее более чем активно. Если Мод находила ее посредственной и малодушной, то, скажем, человек, названный мною Стене Форман, придерживался совершенно другого мнения. В книге он был представлен как газетчик, интриган и проныра. «Дело Хогарта» замяли так быстро и эффективно во многом именно благодаря ему. Я говорил открытым текстом, что он брал взятки от концерна «Гриффель» и Вильгельма Стернера, что он действовал за спиной у Лео Моргана и собирал с помощью жадного до правды поэта отличный компромат. Стене Форман знал, как использовать дешевые сенсации еженедельных таблоидов с выгодой для себя. Он был не из тех газетчиков, кто жаждет наград и премий за смелое журналистское расследование.

В действительности из описанных мною людей я знал его хуже всех. Мы виделись несколько раз; он знал, кто я такой, но виду, как и положено, не подавал. Возможно, поэтому ему от меня досталось немного больше, чем всем остальным. Во всяком случае, он позвонил мне по телефону и после вкрадчивого и невнятного вступления, которое далось ему не без труда, не выдержал и устроил мне настоящую выволочку. Между прочим, он известил меня о том, что уже нанял адвокатов и собирается подать на меня в суд за клевету.

— Любому понятно, что это я, — сказал он.

— Если даже вам хватает ума это признать… — заметил я, и этого было достаточно, чтобы решить проблему.

Я не стал продолжать разговор, решив, что он полный придурок. Этим все и кончилось. Он больше не звонил мне, а когда через несколько лет после этого случая я спросил о нем в редакции одной газеты, никто не смог мне сказать, куда он пропал.

Но вернемся к Густаву. Необдуманную ошибку совершил бабушкин бойфренд. Обычно мальчик проводил большую часть летних каникул у них в шхерах. В то лето он запоем читал все, что попадалось ему под руку. В этом возрасте обычно обнаруживаешь на полках кучу непрочитанных книг, которые, возможно, стояли там всю твою жизнь, но никогда не привлекали к себе внимания. Мальчик читал взахлеб одну книжку за другой и, в конце концов, наткнулся на экземпляр моих «Джентльменов». Когда он добрался до середины, что заняло у него, наверное, самое большее одно утро, Телеком разглядел обложку и сказал ему:

— Так вот что ты читаешь… это книга о твоем отце…

Нетрудно представить себе, какое волнение мог спровоцировать этот случайный комментарий в сердце пятнадцатилетнего мальчишки. Сначала Густав не поверил своим ушам, тем более, что Телеком имел обыкновение ошибаться; потом — когда в результате настойчивых расспросов ему удалось добиться признания — испытал восторг. Нежданно-негаданно его приобщили к тайне, приняли в круг посвященных. Всего за сутки его мир был разрушен и воссоздан заново, в новом виде. Мальчик, которому Мод махала рукой, когда он отплывал на пароме от пристани у Гранд-отеля, вернулся другим человеком. Сиюминутная злость на глупость Телекома прошла, и Мод смирилась с тем, что было более или менее неизбежно, а вслед за смирением пришли облегчение и уверенность в завтрашнем дне. Густав проделал примерно тот же путь и обрел спокойствие, которого раньше в нем не было. И хотя образ отца, доставшийся ему в наследство, был искаженным, Густав не нуждался в пояснениях. Он был умным мальчиком и все понимал сам. К тому же, была в книге и правда. Густав начал играть на пианино. Как ни странно, никто раньше не говорил ему, что у него это в крови, что это было дано ему с рождения.

И вот он стоял в кругу своих близких, совершеннолетний и взрослый, с бокалом шампанского, который в его руке смотрелся совершенно естественно, — не знаю, является ли умение обращаться с бокалом наследственным или приобретенным, но когда я смотрел на него и замечал взгляды, которые бросала в его сторону мать, я понимал, что все сложилось так хорошо, что лучшего и не пожелаешь. Он блестяще окончил школу, успел посмотреть мир, умел быть любезным и вежливым так, чтобы не выглядеть при этом заискивающим и неуверенным в себе, а в минуты уныния под рукой всегда было пианино. Его комната — бывшая детская комната, когда-то заваленная динозаврами, футбольной формой и фигурками персонажей ролевых игр, теперь обрела более строгий вид, соответствующий вкусу молодого человека. Серые стены, на них — несколько избранных фотографий. На одной из них — Гленн Гульд, на другой — Че Гевара. Последний смотрелся довольно странно, так как не было в этой чисто прибранной комнате ничего такого, из чего можно было бы заключить, является ли покойный революционер кумиром или элементом декора. Спрашивать об этом я не стал, но немного прояснил для себя суть дела из диалога, который чуть позже разыграли Густав и его бабушка. Сидя за столом, она как всегда высказывала суждения, спорить с которыми ни у кого не было ни желания, ни сил. Недавно она ездила по делам на Сёдер. Раньше никаких дел у нее там не было, и когда Мод перебила ее, спросив, что она там делала, пожилая дама заявила, что к делу это не относится, и с растущим негодованием продолжила свой рассказ о том, как она, проезжая мимо «большой площади, очень уродливой…», попросила шофера остановиться, потому что заметила нечто такое, чего раньше в городе никогда не видела, и, по всей видимости, видеть не желала. Но прежде чем пожилая дама успела сообщить, что же там было, она поперхнулась шампанским и закашлялась. Мать Мод кашляла так долго, что все уже начали беспокоиться. Все, кроме сидящего рядом Телекома, который довольно много выпил и, казалось, ничего не замечал. У него был такой вид, словно он сидит на мостках Королевского яхт-клуба и в его поле зрения только что появилась симпатичная девица.

— Не хватало еще, чтобы она умерла в мой день рождения, — сказал Густав.

Мод подошла к матери и осторожно похлопала ее по спине. Это не помогло.

— Это было на Медборгарплатсен, — продолжил Густав. — Она первый раз в жизни увидела мечеть.

вернуться

22

Заселение, выселение (англ.).

вернуться

23

Беспошлинный (англ.).

34
{"b":"143132","o":1}