Джек снова нахлобучил федору с заломленными полями и вышел из комнаты. Спустился к машине и поехал в «Карусель». Вспомнил, что надо позвонить в несколько мест. По полу катались бутылки и банки. Он подумал о драке, в которой потерял палец. Десяток лет назад он совершенно по-звериному сцепился с гитаристом «Серебряной шпоры», которой тогда управлял. Этот гитарист откусил ему часть указательного пальца на левой руке. Он это сделал одним решительным укусом, мотнув головой, верхняя фаланга повисла и восстановлению уже не подлежала. Пострадала репутация Джека, ведь он хотел податься в масоны, вольные каменщики, или как их там называют, чтобы завязать деловые знакомства или дружбу. Но масоны не примут в свои ряды человека, у которого не хватает части тела. Таков у них древний закон.

Джек позвонил своему адвокату.

Позвонил в «Утренние новости» насчет рекламы клуба.

Позвонил стриптизерше по имени Дженет Элворд.

– Я не кажусь тебе гомиком, Дженет? А мой голос? Говорят, я шепелявлю. Может, нормальные люди так и воспринимают голубых? Как считаешь, вдруг я тайный гей? Я могу пойти по другой дорожке? Не виляй хвостом, Дженет. Мне нужна полная правда.

Пришел бармен. Джек попенял ему, что стаканы не идеально чистые. Заметил новую официантку в длинной блузке с оборками. Отвел ее в угол и рассказал анекдот. Она громко расхохоталась. Рассказал еще один, короткий, и быстро удалился, глянув через плечо, как она смеется в углу.

Ему нравились женщины с веснушчатой грудью в декольте.

Он сел в машину и поехал домой, пообедать. Ведь каково жить еврею в таком месте, в таком штате, как Техас? Толком не выговориться, не настоять на своем. Но Джек любил этот город. Здесь он мог жить так, как хотел. Не приходилось скрывать своего происхождения. Не приходилось слушать анекдоты про евреев от конферансье в клубе. Конферансье знал, что один еврейский анекдот может закончиться для него вызовом «скорой». Нет, Джек не жаловался. Просто иногда такое ощущение, будто они скрывают некую тайну. Он вырос тут, в окрестностях, в боях между кварталами. Что такое Даллас по сравнению с этим? Он приходил домой весь в крови, потому что вступался за евреев. Встречал сестер на трамвайной остановке в Городе макаронников, чтобы никто не кричал им вслед «жидовки», не причмокивал за спиной, не прикасался к ним. Нет, Джек не жаловался. Просто такое чувство, будто ты вне игры. Но у него авторитетные друзья. Он любил дать ссуду молодому полицейскому, у которого родился ребенок. Клуб посещали полисмены в штатском. Сколько можно назвать городов, где еврей заходит в штаб-квартиру полиции и слышит: «Привет, как дела? Джек пришел». Я обязан жизнью этому городу.

Джордж объявил, что сегодня на ужин спагетти.

– А я думал, жареная треска.

– Откуда?

– Я же приносил треску… когда, не помнишь?

– Ничего не знаю, – ответил Джордж.

Джек запил «Прелюдии» остатками сока.

– В общем, я расстроен.

– Насчет чего?

– Насчет того, что он сказал.

– Не дал ссуду.

– Они готовы прикрыть мой клуб.

– Ты слишком много пьешь этой дряни, Джек.

– Их прописывают от ожирения.

– Но не настолько же ты толстый.

– Мне нужен стимул, – ответит Джек.

Он взял купленную утром газету и отправился в туалет. Читал Джек только в туалете. Самое приятное за весь день. Он читал о ночной жизни города, рекламу клубов, местные сплетни, развлекательную колонку. По всему городу идут представления. Он поискал конкурентов. Испражняясь, он успокоился. Наступило умиротворение.

После он беседовал на кухне с Джорджем.

Не хотелось снова доходить до того, чтобы ночевать в клубе. Не так давно ему негде было жить. Новую квартиру он еще не нашел, не хватало наличных, чтобы выкрутиться. Ночевал в клубе. Жил там, питался, спал на раскладушке в задней комнате вместе с собаками. Вся его жизнь проходила под одной крышей. Запах пива, табачного дыма, собак и всего остального. Хуже было только в отеле «Коттон Боул», когда он Два месяца просидел в темноте. Не хотелось снова докатиться До такого. Когда негде жить и все идет наперекосяк.

По словам Джорджа, чтобы узнать, готовы ли спагетти, нужно достать макаронину из кипящей воды и швырнуть ее в стену. Если прилипнет, значит, сварились.

Джек быстро поел и отправился в клуб на своем тарахтящем «олдсмобиле».

Гай Банистер сидел у себя в кабинете, склонив в раздумьях старую львиную голову. Уже стемнело. Какой-то бродяга мочился на улице, орошая стену их здания. Горела настольная лампа. Гай взял досье на китайских коммунистов. Это досье, последнее кошмарное досье, он отложил на конец дня, чтобы спокойно, без суеты изучить.

Отряды китайских коммунистов высаживают в Бахе, их там, блядь, десятки тысяч. Мобилизуются, скапливаются, их все больше и больше. На фуражках маленькие красные звезды.

В общем-то, ничего нового в досье не прибавилось. Все те же слухи и домыслы. Там, в бледных песках, собралось единое гигантское безмолвное войско китайцев в телогрейках, и ждет сигнала. Здесь нечего уточнить или добавить. Классическое скопище китайцев.

Хотелось бы верить, что так и есть. И он верил. Но в то же время знал, что все не так. Ферри говорит, что не имеет значения, правда это или нет. Важно другое – восторг от боязни поверить. Это все подтверждает. Это все оправдывает. Любую жестокость или ложь, каждую измену жене. Дает ему схлопнуться, раствориться в благоговейном ужасе. Так говорит Ферри. Это объясняет его сны. Китайцы влияют на его сны. Все до единого кошмары или странности сна, все, чего не выразить словами, разрисовано под китайский фарфор.

С неба на белом шелке слетают люди. Ему нравилось думать о живой толпе, о том, как молчаливые мужчины складывают парашюты, прячутся в бледных песках. Ни ракет, ни спутников, никакой самоуверенной техники. В китайском досье говорилось о массе людей в телогрейках, собирающейся у границы. Этот страх нужно неторопливо смаковать.

Отворилась дверь, и зашел Ферри, прервав его размышления. Прислонился к стене, жуя картошку фри из коробки.

– Пришел доложиться. Не знаю, насколько тебе будет приятно это слышать.

– Где Освальд?

– Сейчас в Хьюстоне. Я попросил Фрэнка и Раймо отвезти его. Там он сядет на автобус до Мехико.

– Мэкки сказал, что может договориться с кубинцами, и они не впустят Освальда. У него связи с Управлением в Мехико. В кубинском посольстве обязательно есть кто-то из Управления. Мы рассчитываем, что Леон вернется в Техас. Известно, что у микроавтобуса, который стоял около его дома, был техасский номер. В этой машине уехали его жена и ребенок.

– Наверняка его винтовка уехала с ними.

– Он на нашей стороне? – спросил Банистер.

– Как раз это тебе будет неприятно слышать.

– Он отказался.

– Верно. Но время еще есть.

– Он знает, чего мы хотим?

– Знает.

– Ему это неинтересно?

– Нужно время. В нем идет борьба.

– Ты ведешь его, Дэйв.

– Мы говорили утром. Насколько я смог его разговорить. В нем ничего не изменилось.

– Ты же все время говоришь, будто забрался в его разум.

– Я и забрался. Сижу там. Будто в автомойке, блядь.

– Он стрелял в Уокера.

– В том-то и дело. Уокер – это политика. Но Леон не может настроиться против Кеннеди. Считает, что Кеннеди исправил ошибки прошлого. Он слегка поддался чарам президента.

Банистеру захотелось что-нибудь сломать.

– Леон из тех, кто в определенный момент выпускает из рук ситуацию, – сказал Ферри. – Просто этот момент еще не настал. Где Мэкки?

– В Майами. Строит два дома. Один для «Альфы», второй для его команды.

– Что, если Леон согласится?

– Если согласится, отправь его в Майами накануне вечером, – ответил Банистер.

– И что потом?

– Нужно все проработать.

– Когда все кончится, я хочу, чтобы он уехал отсюда, – сказал Ферри. – Не хочу, чтоб его бросили или убили. Пусть оставит винтовку и уматывает вместе со всеми.