Одного не удавалось забыть – как прыгнула в воздух шляпа с головы того щеголя. Тяжелое глухое удивление, неожиданное оскорбление. Даже когда ты думаешь, что видел уже все возможные способы насилия и ничто не может тебя удивить, возникает такое, чего ты не мог себе представить. С какой же силой бьют эти пули, если они ударяют человека в грудь, и его шляпа подпрыгивает на четыре фута? Это был хороший урок физики и напоминание людям, что ничего нельзя гарантировать.

Завод находился в восьми минутах ходьбы от его квартиры Он работал регулировщиком первого класса, иными словами – неквалифицированным слесарем. Завод занимал площадь в десять гектаров, выпускал радиоприемники и телевизоры, здесь трудилось пять тысяч человек.

В первый день он предъявил директору завода написанную от руки автобиографию. «Мои родители умерли, – писал он. – У меня нет ни братьев, ни Сестер».

Директор радушно встретил гражданина Освальда.

Ровно в восемь часов пунктуальный дежурный звонил в колокольчик. Скрежет металла. Пилы вгрызались в железные болванки. Он никогда не думал, что радиоприемники изготавливают с таким пронзительным неистовством.

Все время собрания сверху на рабочих смотрел большой портрет Ленина. Пятнадцать собраний в месяц, всегда после работы, плюс обязательная ежедневная гимнастика.

Он водил девушек в оперу и осматривал достопримечательности. В этом промышленном городе построили массу внушительных зданий, порой они казались ему немного забавными. У здания профсоюза сделали фасад греческого храма, но на фризе вместо богов и героев вырезаны фигуры каменщика, землемера, толкательницы ядра и мужчины в двубортном костюме с портфелем.

Он питался жареной капустой в уличных забегаловках.

Каждая автономная республика представлена одиннадцатью депутатами в Совете Национальностей Верховного Совета. «Совет» означает совещание.

У него была квартира на четвертом этаже с отдельной кухней и ванной. Он спал на диване-кровати. Балкон выходил на широкий плес реки, протекающей через Минск. Пятого числа каждого месяца он получал перевод от Красного Креста.

Он читал на балконе, писал по-русски в своем стенографическом блокноте. «Спасибо», – писал он. Существительные среднего рода с «о» на конце во множественном числе оканчиваются на «а». Он записывал слова популярных песен.

Шпили церквей в отдалении.

Теперь у него достаточно денег. Он интересный человек: американец, иностранец со своей историей. Америку знали только по слухам: сияющее далёко, в существование которого люди толком не верили и охотно выслушивали все, что он рассказывал.

А первого мая, в День международной солидарности трудящихся, в небе над уральским городом Свердловском произошло сногсшибательное происшествие.

Заключенный стоял в металлической клетке внутри лифта. Светонепроницаемость, звуконепроницаемость. В каком-то смысле – нагое осознание, которое сейчас ему не требуется. Неровное сердцебиение. Острая боль в правой ноге. Истощение дает о себе знать сквозь промозглую головную боль и свист в ушах.

Его вели по коридору. Четверо сопровождающих, двое из них в форме. Он чувствовал их мрачное удовлетворение, в воздухе витало что-то похвальное, наконец-то давнишняя обида утверждена в правах. Как раз сейчас по плану он должен был приземлиться где-то у норвежских фьордов.

Его привели в маленькую комнату. Очередной стриптиз. Весь день ему то и дело приказывали снять высотный костюм, летную форму, теплые кальсоны, стоять смирно, нагнуться, посмотреть вот сюда, надеть вот эти трусы, вот эту рубашку. Потом отводили еще куда-нибудь и заставляли проделать все это заново.

Он понимал, что находится на Лубянке, прямо в центре Москвы, в местной тюрьме КГБ для политических преступников. Может быть, его обыскивают в последний раз.

Ему выдали новые вещи, в том числе – двубортный костюм на три размера больше, чем требовалось, и отвели в комнату для допросов, где его ждали человек двенадцать, среди них трое в форме, два майора и полковник. Нигде не видно магнитофона. Переводчик сел рядом с заключенным. Стенографист, с виду такой старый, что вряд ли успеет записать что-нибудь, кроме имени и национальности, сел в другом конце длинного стола. В петлице у него была розетка.

Заключенный слабо кивнул этому сборищу мрачных лиц. Людям, занимающим высокие посты в Комитете государственной безопасности. Казалось, они относятся к нему скептически, хотя он не произнес еще ни слова. Может, им казалось – все это слишком чудесно, чтоб быть правдой: американский воздушный пират сам попался в руки после четырех лет перелетов без опознавательных знаков. Заключенный подозревал, что до конца дней ему суждено питаться одними щами. Возможно, конец этот не за горами. Они ведь вполне могут, как в кино, пристрелить его во дворе под приглушенную барабанную дробь.

Яркая вспышка в небе, самолет качнулся вперед, как машина, которую стукнули в транспортной пробке.

Началась долгая ночь вопросов. Имя, национальность, модель самолета, тип задания, высота, высота, высота. Проблема с ложью в том, что нужно запоминать свои слова и суметь повторить их, когда тебя снова об этом спросят. По большей части он говорил правду. Он хотел говорить правду. Он хотел понравиться этим людям. Несколько искусных недоговорок в определенных областях, знать бы точно, какие именно области следует оберегать. Его к этому не готовили. Никто не учил его, что говорить. Он всего лишь пилот. Это он и пытался до них донести. Он летал по определенному маршруту, в соответствии с указанной миссией. Он гражданский служащий. Фиксировал записи приборов, сбивался с курса, возвращался обратно. Парень из холмистой Вирджинии. Не курит, не пьет, не жует. В пятом классе смастерил для учителя самолетик из коробки для сигар.

Он сказал, что летал на высоте шестидесяти восьми тысяч футов.

Исследовав обломки крушения, они станут расспрашивать о модуле уничтожения, который он не запустил, поскольку боялся, что все взорвется раньше, чем он покинет самолет. Как-то неловко получилось. Потом начнут расспрашивать об иголке с ядом, которую они конфисковали у него в Свердловске несколькими часами ранее. Да, заключенный несколько оконфузился. Предполагается, что он уже мертв. Некоторые важные люди будут несказанно удивлены, когда узнают, что он все еще жив. Они потратили миллионы, чтобы обеспечить ему комфортную смерть.

Когда вопросы закончились, ему выдали новую одежду, отвели в другую комнату, попросили спустить штаны и сделали укол, который, как он подозревал, либо поможет заснуть, либо заставит говорить правду.

Его провели мимо стойки надзирателя в двухъярусный тюремный блок. Камера восемь на пятнадцать с массивной дубовой дверью, обитой сталью. Железная кровать, маленький стол и стул. Окно с двойной рамой, укрепленное проволочной сеткой. Он был один, до него доносился бой кремлевских курантов. Слух о пропавшем «У-2» уже начал распространяться. Бодо, Инчирлык, Пешавар, Висбаден, Лэнгли, Вашингтон, Кэмп-Дэвид. В каком-то смысле это захватывающе. Когда он раздевался в пятый или шестой раз за этот бесконечный, утомительный и бессвязный день, то заметил в двери глазок.

Самолет вошел в штопор вверх тормашками, нос смотрел в небо. Словно во сне, в котором ты не в состоянии пошевелиться.

На следующий день, вместо того чтобы пытать и добиваться нужных ответов, его повезли на экскурсию по Москве.

Алексей Кириленко присутствовал на втором туре допроса. На столе перед ним лежала пачка сигарет «Лайка» с фильтром. В комнате находилось десять человек. Допрос шел своим чередом. Заключенный по имени Фрэнсис Гэри Пауэрс чистосердечно говорил правду примерно в половине случаев, и столь же чистосердечно врал все остальное время. Так показалось Алику.

Нет, ранее он не летал над советской территорией.