358

ком Луначарский объяснял, что «в наше время любить Досто евского как своего писателя может только та часть мещан и интеллигенции, которая не приемлет революции и которая так же судорожно мечется перед наступающим социализмом, как когда-то металась перед капитализмом» 1. Одно бесспорно: «социально вредный» Достоевский, дав ший миру «Бесов», где (как писал в том же 1913 году аноним ный критик) «все время вы не можете отличить, где конча ется революционная партийная работа и где начинается гряз ная провокация этих грязных дельцов» 2, конечно же не ужи вался, не совмещался с властью «победившего социализма». 1 Луначарский А. В. О Достоевском. — В кн.: Ф. М. Достоевский в русской критике. М., 1956, с. 434. 2 Там же, с. 399.

Вспыхнут и начнут чадить, отравляя злобой, ненавистью, местью, все темные инстинкты толпы, раздраженной раз рухой жизни, ложью и грязью поли тики — люди будут убивать друг друга, не умея уничтожить своей звериной глупости. М. Горький, 18 октября 1917 г. Социальная борьба не есть крова вый мордобой, как учат русского рабо чего его испуганные вожди. М. Горький, 13 января 1918 г. В день расстрела мирной демонстрации в Петербурге, в то самое кровавое воскресенье 9 января 1905 года, М. Горь кий писал Е. П. Пешковой: «Итак — началась русская рево люция, мой друг, с чем тебя искренно и серьезно поздравляю. Убитые — да не смущают — история перекрашивается в новые цвета только кровью» 1. В разгар первой русской революции, в октябре-ноябре 1905 года, М. Горький совершил открытие: он открыл в Тол стом и Достоевском мещан. «Однажды, — писал Горький, — они оказали плохую услугу своей темной, несчастной стране… Это случилось как раз в то время, когда наши лучшие люди изнемогли и пали в борьбе за освобождение народа от про извола власти, а юные силы, готовые идти на смену павшим, остановились в смятении и страхе пред виселицами, катор гой и зловещей немотой загадочно неподвижного народа, молча, как земля, поглотившего кровь, пролитую в битвах за его свободу. Мещане, напуганные взрывами революцион ной борьбы, изнывали в жажде покоя и порядка…» 2 Литера- 1 Горький М. Полн. собр. соч. в 30-ти т., т. 28. М., 1954, с, 348. 2 Ф. М. Достоевский в русской критике. М., 1956, с. 386. В дальнейшем статьи Горького о Достоевском цитируются по этому изданию.

360

турой мещан назвал Горький русскую литературу за ее гума нистическую проповедь ненасилия. Писателями-мещанами назвал Горький главных проповедников ненасилия — Тол стого и Достоевского. «Я не занимаюсь критикой произве дений этих великих художников, — заявил он, — я только открываю мещан. Я не знаю более злых врагов жизни, чем они. Они хотят примирить мучителя и мученика и хотят оправдывать себя за близость к мучителям, за бесстрастие свое к страданиям мира. Они учат мучеников терпению, они убеждают их не противиться насилию… Это — преступная работа». Еще в начале 1917 года отношение Горького к «преступ никам» было неизменным, и хотя из публикуемого сборника статей 1905–1916 годов он исключил наиболее резкие вы сказывания о «злых врагах жизни», тем не менее счел необ ходимым пояснить в предисловии, что его отношение к «со циальной педагогике» обоих писателей не изменилось и не может измениться. Однако и в жизни Горького был момент, когда он сам заговорил этим ненавистным ему языком «мещан» — языком ненасилия. «Несвоевременные мысли», или публицистика Горького 1917–1918 годов, — литературный и человеческий документ исторической важности; он запечатлел феномен духовного сопротивления насилию со стороны писателя и общественного деятеля, долгие годы утверждавшего торже ство «бури». И когда поэтическая метафора «пусть сильнее грянет буря!» реализовалась во всех ее стихийных подроб ностях и последствиях, певец бури и буревестник революции стал ее оппонентом. Главный редактор газеты «Новая жизнь» и ее ведущий публицист, М. Горький после победы Октября стал критиком новой власти, критиком «издержек» револю ции, защитником гуманизма, прав и свободы личности. В раз гар «бури» Горький, продолжая «преступную работу» своих нелюбимых учителей, выступил с проповедью ненасилия. И пусть потом, в момент закрытия газеты, в июле 1918 года, Горький каялся в своем инакомыслии и бунте против больше вистской власти («Ежели бы закрыли «Новую жизнь» на пол года раньше — и для меня и для революции было бы лучше»), его проповедь мира, добра и милосердия, его страстное стрем ление не замарать невинной кровью святое дело свободы в высшей степени поучительны. Человек, который в октябре 1905 года писал: «Мещане, напуганные взрывами революционной борьбы, изнывали в жажде покоя и порядка», человек, который в дни «печального

361

разброда сил», в октябре 1913-го, защищал русское общество от «злого гения» — Достоевского, — этот человек в октябре 1917-го увидел те самые бездны, о которых предупреждал и которые сумел разглядеть автор «Бесов». Многие реалии совершившегося переворота Горький, может быть сам того не осознавая (во всяком случае, нигде не признаваясь в этом), воспринимает как реализованную метафору из того самого ненавистного романа. «В России можно все попробовать», — были убеждены «наши» из «Бесов». Россия 1917–1918 годов, к ужасу и негодованию Горь кого, стала не страной победившей революции, а значит — источником счастья, света и радости, а добычей экстремистов- фанатиков — Страной для эксперимента. «Я защищаю большевиков? Нет, я, по мере моего разу мения, борюсь против них… Я знаю, что они производят жесточайший научный опыт над живым телом России…» 1 «Народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта, русский народ для них — та лошадь, которой ученые-бактериологи прививают тиф для того, чтоб лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку. Вот именно такой жестокий и заранее обреченный на неудачу опыт производят комиссары над русским народом, не думая о том, что измученная, полуголодная лошадка может издох нуть». Горький обращается к рабочим и призывает их: «вдумчиво проверить свое отношение к правительству народных комис саров», «осторожно отнестись к их социальному творчеству». Само слово «эксперимент» Горький употребляет в смысле прямом и однозначном — с точным адресом: «Мне безраз лично, как меня назовут за это мое мнение о «правительстве» экспериментаторов и фантазеров, но судьбы рабочего клас са в России — не безразличны для меня. И пока я могу, я буду твердить русскому пролетарию: — Тебя ведут на гибель, тобою пользуются как материа лом для бесчеловечного опыта, в глазах твоих вождей ты все еще не человек!». Идеи и образы «Бесов» вспыхивают перед глазами писа теля, не опознанные и не отождествленные с первоисточником, 1 «Литературное обозрение», 1988, № 12, с. 89. В дальнейшем все цитаты из публицистических статей М. Горького в «Новой жизни» даются по изданию: «Литературное обозрение», № 9—10, 12, с использованием цитат А. М. Горь кого из предисловия И. И. Вайнберга «Революция и культура» («Литературное обозрение», № 9—10).

362

но почти буквально реализованные — воплощенные во вздыб ленную революцией российскую действительность. Революция сделана для того, чтоб человеку лучше жилось и чтоб сам он стал лучше, убеждает читателя Горький. Но, вступая в полемику с «демагогами и лакеями толпы» по по воду кардинальной идеи революции — равенства, он отчетли во видит и оборотную сторону этой медали: «все рабы и в раб стве равны». Не все и не во всем равны! И не могут, и не должны быть равны, уравнены, загнаны в равенство — это убеждение возникает у Горького в ходе революции, в ее экстремальных, чрезвычайных ситуациях. Батальонный комитет Измайлов ского полка отправляет в окопы сорок три человека, среди которых артисты, художники, музыканты, люди, как пишет Горький, «чрезвычайно талантливые, культурно-ценные». Они не знают военного дела, не обучались строевой службе, не умеют стрелять. Посылать их на фронт, убежден Горь кий, — «такая же расточительность и глупость, как золотые подковы для ломовой лошади», «смертный приговор невин ным людям». И вот Горький, который, по его уверению, «немало затра тил сил на доказательства необходимости для людей полити ческого и экономического равенства» и который знает, что «только при наличии этих равенств человек получит возмож ность быть честнее, добрее, человечнее», произносит слова, убийственные для этого главного идеологического пугала: «Я должен сказать, что для меня писатель Лев Толстой или музыкант Сергей Рахманинов, а равно и каждый талантли вый человек, не равен Батальонному Комитету Измайловцев». Вот так, вот здесь, вот при каких обстоятельствах смогла проявиться в полной мере абсурдная как будто угроза Шигале- ва — Верховенского: «Цицерону отрезывается язык, Копер нику выкалывают глаза, Шекспир побивается каменьями… Рабы должны быть равны…» «Если Толстой, — продолжает Горький свое сопоставле ние, — сам почувствовал бы желание всадить пулю в лоб человеку или штык в живот ему, — тогда, разумеется, дьявол будет хохотать, идиоты возликуют вместе с дьяволом, а люди, для которых талант — чудеснейший дар природы, основа культуры и гордость страны, — эти люди еще раз заплачут кровью». И, обращаясь к Совету солдатских депутатов, Горь кий спрашивает у этого Совета, сознавая бессилие своей ри торики: «Считает ли он правильным постановление Баталь онного Комитета Измайловского полка? Согласен ли он с тем, что Россия должна бросать в ненасытную пасть войны лучшие