Экономическое воздействие. Некоторые производства при такой системе могут сократиться, другие же — расцвести и вырасти. Очевидно, что производство электроники, компьютеров и коммуникативного оборудования расцветет. Напротив, нефтяным компаниям, автомобильной индустрии и развитию торговли недвижимостью будет нанесен ущерб. Вырастет совершенно новая группа небольших компьютерных магазинов, информационная служба; почтовое обслуживание, напротив, сократится. У производителей бумаги работы станет гораздо меньше; большая часть обслуживающей индустрии и «белые воротнички» будут процветать.

На более глубоком уровне, если у отдельных людей будут собственные электронные терминалы и оборудование, возможно, приобретенные в кредит, они станут скорее независимыми предпринимателями, чем классическими служащими, так как возрастет собственность «на средства производства» у рабочего. Мы также увидим группы работающих дома людей, объединяющихся в небольшие компании или в кооперативы при совместном владении оборудованием. Возможны любые новые отношения и организационные формы.

Психологическое воздействие. Картина мира работы, который все в большей степени зависит от абстрактных символов, вызывает в воображении заумную рабочую среду, чуждую нам и в каком — то отношении более деперсонализированную, чем сейчас. Но с другой стороны, работа дома предполагает углубление непосредственных эмоциональных отношений как дома, так и в ближайшем окружении. Скорее, чем мир отчужденных человеческих взаимоотношений с экраном, отделяющим человека от остальных людей, как это изображается во многих научно — фантастических рассказах, можно представить себе мир, разделенный на два вида человеческих взаимоотношений — один реальный, другой отчужденный — с различными правилами и ролями в каждом их них.

Нет никаких сомнений в том, что мы станем экспериментировать во многих вариантах и полумерах. Многие будут работать часть времени дома, а другую — вне его. Разбросанные рабочие центры, несомненно, получат широкое распространение. Некоторые будут работать дома месяцы или годы, затем перейдут на работу вне дома, а затем, возможно, снова станут работать дома. Модели лидерства и управления обязательно изменятся. Несомненно, возникнут маленькие фирмы, чтобы выполнять задачи «белых воротничков» для больших фирм, и возьмут на себя организацию, обучение и управление группами работающих на дому. Чтобы поддерживать между ними соответствующую связь, эти маленькие фирмы, возможно, будут организовывать вечера и другие совместные празднества, так что члены группы будут знать друг друга непосредственно, а не только через компьютер или клавиатуру.

Разумеется, не каждый сможет или захочет работать дома. Безусловно, мы столкнемся с конфликтами по поводу шкалы оплаты и случайных расходов. Что будет с обществом, когда возросшее количество человеческого взаимодействия на работе будет отчужденным, в то время как непосредственное, эмоциональное взаимодействие дома усилится? Что станет с городами? Что будет с безработными? Что в действительности мы имеем в виду под «занятостью» и «незанятостью» в такой системе? Было бы наивным оставлять без внимания эти вопросы и проблемы.

Но если есть вопросы без ответов и, возможно, болезненные трудности, то существуют и новые возможности. Переход к новой системе производства, кажется, разрешит бесконечно много самых трудных проблем прошедшей эпохи. Непродуктивность тяжелого феодального труда, например, не могла быть уменьшена в системе феодального сельского хозяйства. Она не уничтожалась ни крестьянскими восстаниями, ни альтруистами — аристократами, ни религиозными утопистами. Тяжелый труд оставался нищенским до тех пор, пока не изменился коренным образом с появлением фабричной системы, которой были присущи совершенно другие недостатки.

В свою очередь, типичные проблемы индустриального общества — от безработицы до изнурительной монотонности работы, сверхспециализации, нечуткого отношения к человеку, низкой зарплаты — могут оказаться, несмотря на лучшие намерения и обещания людей, расширяющих рынок рабочих мест, профсоюзов, кротких работодателей или революционных рабочих партий, совершенно неразрешимыми в рамках производственной системы Второй волны. Если такие проблемы оставались нерешенными в течение 300 лет, при капиталистическом и социалистическом укладах, есть основание думать, что они присущи способу производства.

Переход к новой системе производства как в производственном секторе, так и в секторе «белых воротничков» и возможный прорыв к «электронному коттеджу» обещает изменить все существующие причины для споров, сделав устаревшими большинство вопросов, из — за которых люди теперь спорят, сражаются и иногда умирают.

Сегодня мы не знаем, станет ли «электронный коттедж» на самом деле нормой будущего. Тем не менее следует осознать, что если даже 10–20 % рабочей силы, как определено сейчас, должны будут совершить это историческое перемещение за следующие 20–30 лет, вся наша экономика, наши города, наша экология, структура нашей семьи, наши ценности и даже наша политика изменятся почти до неузнаваемости.

Эта возможность — вероятность, которую следует обдумать.

Изменения, которые принесет Третья волна и которые обычно рассматриваются по отдельности, невозможно представить в соотношении. Мы видим преображения нашей технологической системы и энергетической базы в новую техносферу. Это происходит тогда, когда мы делаем немассовыми масс — медиа и создаем разумную среду, таким образом революционизируя и инфосферу. В свою очередь два этих мощных течения приводят к глубоким переменам в структуре производственной системы, изменяя природу работы на заводе и в офисе и, в конечном счете, давая возможность перенести работу снова в дом.

Одни эти огромные исторические сдвиги могут оправдать утверждение, что мы находимся на грани новой цивилизации. Но мы одновременно реструктурируем и нашу социальную жизнь, от семейных уз и дружеских отношений до школ и корпораций. Мы на пороге того, чтобы, наряду с техносферой и инфосферой, создать и социосферу Третьей волны.

Во время Великой депрессии 30–х годов миллионы людей оказались выброшенными на улицу. Как только двери заводов захлопнулись перед ними, многие из них погрузились в пучины отчаяния и вины, их эго оказались разбиты из — за невероятной ошибки — увольнения.

Сейчас безработицу стали оценивать более разумно — не как результат лености человека или его морального несоответствия, а как результат огромных сил, неподвластных контролю. Неверное помещение капитала, недальновидность при инвестициях, неумная торговая политика, неумелое правительство — это, а не личные недостатки уволенных рабочих — причины безработицы. Чувство вины в большинстве случаев не соответствовало действительности и свидетельствовало о наивности.

Сегодня снова эго разбиваются, как яичная скорлупа об стену. Сейчас, однако, вину связывают скорее с распадом семьи, а не с экономическими обстоятельствами. Миллионы мужчин и женщин, выбирающихся из — под обломков собственных браков, обвиняют себя. И снова в большинстве случаев нет повода для чувства вины[316].

Когда речь идет о небольшом количестве людей, крах их семей может отражать неудачу отдельных лиц. Но когда развод, раздельное проживание и другие формы развала семьи охватывают миллионы людей во многих странах, нелепо было бы думать, что причины этого носят чисто личностный характер.

Распад семьи сегодня является на деле частью общего кризиса индустриализма — развала всех институтов, порожденных Второй волной. Это часть «освобождения территорий» для социосферы Третьей волны. И именно этот травматический процесс, отражающийся на нашей личной жизни, изменяет нашу систему семьи до неузнаваемости.

Сегодня нам неустанно повторяют, что семья распадается, либо что семья — это проблема номер один. Президент Джимми Картер заявляет: «Очевидно, что правительство страны будет вести просемейную политику… Более насущной проблемы не существует»[317]. Псевдопроповедники, премьер — министры, пресса или благочестивые ораторы твердят почти одно и то же. Однако когда они говорят о семье, они, как правило, не имеют в виду семью во всем обилии вариантов возможных форм, а только один частный вид семьи: семью Второй волны.