Мы уже собирались проститься, когда мне пришло в голову спросить Джонстона, зачем он встречался с Дарреном Бирном.

— Боюсь, он один из тех, кто пострадал по вине Теренса.

— Пострадал? Каким образом?

— Теренс занял у него деньги — сказал, что вот-вот отыщет необычайно ценный артефакт. Такое мошенничество было вполне в его духе, и я…

— Погодите, — не дала я ему закончить. — Бирн рассказывал, когда и как познакомился с вашим братом?

— Зачем? Я хорошо знал, как Теренс дурачит людей. Но Бирн действительно говорил мне, что в пятницу днем навешал его в больнице, и брат сказал, что внутри статуи, найденной на кладбище, может быть что-то ценное. Бирна интересовало мое мнение, и я ответил, что очень сомневаюсь. Тогда он несколько успокоился.

Потому что не смог проникнуть в Центр исторического наследия накануне ночью.

— Откуда он узнал, что Терри ваш родственник?

— От портье гостиницы, у которой я без труда вызнал, где поселился Грут. Чтобы снять номер, пришлось воспользоваться кредитной карточкой с моим настоящим именем. Скорее всего девица — один из его местных источников информации. Я объяснил Бирну, что не хочу афишировать связь с Теренсом там, где он какое-то время жил, — слишком дорого обходится.

— И больше вы ни о чем не говорили?

— Он осведомился, чем я в тот день занимался — во вторник, если не ошибаюсь. Когда услышал, что я ездил в Олдбридж на кладбище, спросил зачем. Не хотелось, чтобы он все знал, и пришлось выдумать, что я искал могилу одного из своих предков. Бирн стал выпытывать имя. Упоминать Мортимеров я не мог и, наверное, неосторожно сказал что-то вроде «дальний родственник по фамилии Дьюнан». Больше он вопросов не задавал.

Джонстон торопился в аэропорт, а я решила остаться и побродить по кладбищу. Мы попрощались, пожав друг другу руки. Теплого рукопожатия не получилось — пальцы у обоих окоченели.

Как только он уехал, я вышла из нефа и подошла к наружной стороне стены, у которой мы сидели. На гравии лежали несколько свалившихся сверху камней и сломанные ветром ветки. В глаза бросилось черное пятно на обломке щебня. Я отодвинула камешек носком туфли и увидела сигаретный окурок, совсем недавно кем-то затоптанный.

В машине — впервые за весь месяц — вслед за двигателем пришлось включить отопление. Итак, пока мы с Джонстоном разговаривали, кто-то был рядом. Нас также могли видеть, когда мы стояли у могилы. Дрожа от холода и тревоги, я заперла двери изнутри. Инстинкт подсказывал, что нужно разыскать Финиана. Я нажала кнопку мобильного, и на дисплее появилось сообщение от Фрэн: «Есть новости. Жду звонка».

Я позвонила и сразу услышала ее голос.

— Ты знаешь, что в понедельник Банковские каникулы[22] и уик-энд будет долгий? — выпалила она со смехом.

— Замечательно, Фрэн. Желаю хорошо провести время.

— Уж я постараюсь. Мы с Мэттом уезжаем.

Вот уж новость так новость.

— Эй, а не слишком вы торопитесь?

— Нам просто хорошо вместе. Дружеская поездка.

— Кто бы сомневался. Скажи еще, что новое белье в чемодан не положила.

— А это только я знаю — пока что. Но когда вернусь, поведаю тебе самые бесстыдные подробности.

— Не вздумай пропустить вечером репетицию хора.

— Слушай, Мэтт уже за мной приехал. Все, побежала!

Давно я не видела Фрэн такой счастливой; надеюсь, что одним уик-эндом дело не ограничится.

Ее приподнятое настроение помогло мне избавиться от тревожного ощущения слежки, а заодно убедило не искать встречи с человеком, который не питает ко мне сейчас никаких теплых чувств.

Кора Гейвин позвонила, когда я возвращалась в город. Пришлось съехать на обочину и остановиться, чтобы поговорить.

— Утром заходил Питер Грут. Извинялся за неэтичное поведение. Оправдывался тем, что ситуация была напряженная, работы слишком много. Правда, конечно, но нам всем тогда досталось.

— Еще как. — Я не собиралась спорить с Корой по поводу Грута.

— Вообще-то я не потому звоню, — продолжала она. — Если бы Грут не упомянул, я бы не знала, что настоящее имя Бьюти Аделолы — Латифа Хассан.

— Не может быть. — Как же это вышло? И я вспомнила: когда Бен признался, что они с сестрой живут под чужими именами, Коры в конференц-зале не было.

— Имя показалось смутно знакомым. Грут ушел, и я проверила в журнале регистраций — точно. Запись как запись, ничего особенного. На прием к Хади Абдулмалику во вторник, двадцать первого мая, в два часа. Он сам приписку нацарапал: «Латифа Хассан — направить ко мне, когда придет». Она так и не явилась, и мы оба о ней забыли — до сегодняшнего дня.

— Еще одно подтверждение, что ее убили в понедельник ночью.

— Вначале я сама так подумала. Но позже вспомнила, что приписку Хади увидела во вторник, после ленча. Раньше ее не было. Выходит, Латифа виделась с ним, по крайней мере разговаривала во вторник утром. Я сразу бросилась звонить в Каир — хотела проверить. Не скажу, что рассказ Хади полностью снимает с Терри Джонстона подозрение в убийстве, но заставит Галлахера и его бригаду дело пересмотреть. К сожалению, ее брат оказался негодяем.

— В чем же он виноват?

— Латифа обратилась к Хади не только как к врачу, но и как к мусульманину. У ее медицинской проблемы была еще религиозная сторона, и в совете она нуждалась не меньше, чем в лечении. Брат уговорил ее заняться незащищенным сексом с немусульманином, который был убежден, что таким образом излечится от СПИДа. Она назвала его имя: Терри.

— Господи, Терри Джонстон. Излечится от СПИДа? А Бен, стало быть, ее уговорил?

— Ей обещали хорошо заплатить — достаточно, чтобы выкупить себя из сексуального рабства. Так она, во всяком случае, думала. И стояла перед моральной дилеммой. Однако после секса с тем парнем выяснилось, что суммы, о которой договорились, у него и близко нет. Обрезание стало причиной травмы, началось кровотечение, и она знала, что очень рискует заработать ВИЧ.

Из ее слов Хади понял, что большой потери крови нет, срочное медицинское вмешательство не требуется. Травмирована была область гениталий, поэтому, строго говоря, ее надлежало осмотреть женщине — пусть даже не мусульманке, — а не врачу-мужчине, в том числе самому Хади. Он знал, что скоро я выхожу на дежурство, собирался все объяснить и передать ее мне. А пока дал болеутоляющее и назначил курс антибиотиков. Она предупредила, что уйдет примерно на час — у нее встреча с журналистом. Они познакомились в стриптиз-клубе в воскресенье вечером. Латифа, очевидно, твердо решила рассказать ему свою историю, а он обещал ее опубликовать.

— Какую историю?

— Она собиралась предать гласности незаконный ввоз женщин для работы в секс-индустрии, предупредить других об эксплуатации, которая их ожидает, объяснить, что условия договора превращают танцовщиц стриптиз-клубов практически в рабынь, и заработать на жизнь они могут только проституцией. Ее волновало и другое. Она хотела рассказать о женском обрезании, которое практикуется у нее на родине, о своем собственном горьком и унизительном опыте. Публикация стала бы резкой критикой отношения к женщине в странах совершенно разной культуры. С тех пор и до сегодняшнего утра ни Хади, ни я ничего о ней не слышали. Тебе лучше быть в курсе. Как я и сказала, реабилитировать Терри преждевременно, но в понедельник ночью он ее не убивал — это факт.

— С Галлахером ты уже поделилась?

— Никак не могла связаться, хотела тебя попросить.

— Передам, не волнуйся.

Конечно, передам, только не сейчас. Не хватало испортить ему и Фрэн выходные. Да и ради чего? Попал бы за решетку невиновный — другое дело.

Услышанное от Коры казалось непостижимым. Если Терри Джонстон поверил, что таким образом можно вылечить СПИД, да еще пошел на гнусный обман, значит, как подозревал Грут, у него были серьезные проблемы с психикой. Но как мог Бен Аделола склонять Латифу к незащищенному сексу с носителем ВИЧ? Совершив чудовищный поступок по отношению к собственной сестре, он еще злоупотребил психическим расстройством Терри. Чем оправдать такую мерзость?