Обязательно поразмыслю, только не сейчас. Мы здесь, чтобы забыть о своих проблемах, она сама сказала. Я придвинула к ней бутылку с остатками вина. А мне еще за руль садиться.

Как только я взяла блокнот, прилетела божья коровка, привлеченная пятном желтой краски, с которой я экспериментировала, добиваясь нужного оттенка. Пока она ползала по засохшему мазку, я вдруг подумала — будто раньше не знала, — какое странное для жучка название. И не потому что «коровка», а потому что «божья». Вспомнила легенду, как это случилось. Когда-то фермеры молились Пресвятой Деве, прося спасти урожай от нашествия насекомых. И тогда ее Сын послал им маленького пожирателя вредителей посевов. Красные крылья и семь черных пятнышек на них должны были напоминать людям о красной мантии и семи скорбях Богородицы. А еще я вспомнила, что традиция изображать Деву в голубой накидке не всегда соблюдалась в прошлом.

Потеряв интерес к непонятной желтой субстанции, божья коровка приподняла надкрылья, распустила крылышки и — вжжж! — улетела на поиски пыльцы и нектара, благо диких цветов вокруг было достаточно. Названия многих цветов, как и ее собственное, ассоциировались с Девой Марией. Они росли повсюду — в лугах, в лесу, по речным берегам, на дорожной обочине. В детстве отец водил брата и меня на прогулку за город и нам их показывал. Как только они не назывались: «локоны Девы», «капли молока Марии», «платье», «мантия», «туфелька», даже «пуговки»! Для имен нет ни языковых, ни географических границ — их встречаешь в гэльском, немецком, французском. Они напоминают о временах, когда почитание Марии было так велико, что сегодня представить невозможно. Люди посвящали ей все — от полевых и лесных цветов до величественных соборов. Именно к тому периоду относилась статуя, найденная в подземном склепе. Как образу самой почитаемой и любимой в истории женщины, ей не могли не приписывать чудесных свойств. Но тогда снова напрашивался вопрос: почему она оказалась под землей рядом с другим гробом и тем, кто в нем лежал?

Где-то через час после того, как мы снова взялись за кисти, я поняла, что за нами наблюдают. Когда занимаешься живописью на природе, люди часто подходят полюбопытствовать, что ты делаешь, но сейчас был не тот случай. Хотя бы потому, что наблюдавший не стоял рядом. Он разглядывал нас, прислонившись к парапету моста.

Я подтолкнула Фрэн локтем, и она посмотрела в ту сторону. Человек на мосту перевел взгляд на дорогу, потом снова на нас, будто нервничал из-за нашего присутствия.

— По-моему, я знаю этого парня, — сказала Фрэн. — Что он все дергается?

— Я его тоже знаю. Бен Аделола. — Я посмотрела, который час. Ровно четыре. Он договорился о встрече и кого-то ждет.

Поначалу едва слышный, как жужжание насекомого, звук перерос в звериный рев мощного мотоцикла. Секундами позже к человеку на мосту подошел мотоциклист, и оба втиснулись в нишу — раньше пешеходы пережидали в таких, пока не проедет карета. Мотоцикла нам видно не было, но когда его владелец снимал шлем, чтобы поговорить с Аделолой, я заметила пятно у него на плече — татуировку. Он стоял так, что лица было не разглядеть.

— Это, случайно, не приятель Дейзи? — повернулась я к Фрэн.

Она прищурилась, стараясь его разглядеть.

— Не исключено… А ну-ка… — Сунув в рот оба указательных пальца, Фрэн пронзительно свистнула.

Мотоциклист мгновенно обернулся, и я узнала Даррена Бирна, журналиста из «Айрленд тудей».

— Э-э… мисс Боуи? — Нерешительный мужской голос, очень вежливый.

— Да, Иллон Боуи. Слушаю вас, — невнятно промычала я и постаралась побыстрее прожевать только что откушенный кусок яблока.

Когда зазвонил телефон, я смотрела шестичасовые «Новости», гоня мысли о еде. В пятницу утром мне показалось, что бедра полнеют на глазах, и после нашего с Фрэн пикника я решила обойтись без ужина.

— Меня зовут Рональд Дэйвисон, я ректор[12] церкви Святого Патрика в Каслбойне.

Оба храма в городе — и католический, и англиканский — были названы в честь святого покровителя Ирландии.

Пришлось продолжать с набитым ртом:

— Помню, мы с вами встречались. Чем могу быть полезна, ваше преподобие?

— Я звоню в связи с найденной статуей. Отец Луис Берк уверяет, что это Каслбойнская Мадонна.

Я проглотила остатки яблока.

— Сказать определенно пока не могу.

— Что ж, если его слова подтвердятся, нам бы хотелось получить ее обратно.

— Обратно?

Я выдохнула слово так, будто меня пнули в живот.

— Вот именно. Видите ли, в 1538 году, чтобы спасти статую, ее вывезли из монастыря Пресвятой Девы, и она нашла прибежище в Каслбойне. Не все, кто признавал Генриха Восьмого главой церкви, одобряли его разрушительные методы.

«Спокойно, Иллон; твои ночные кошмары становятся явью, только и всего».

— И что же, по-вашему, случилось с ней дальше?

— Рассказываю. Признаться в том, что она у нас, было слишком опасно. Католики обязательно постарались бы ее вернуть. Кто-то из своих мог случайно проговориться. В конце концов, мой тогдашний предшественник увез ее домой и спрятал на чердаке.

— Там на нее наткнулись солдаты Кромвеля и сожгли вместо дров.

— Нас старались в этом убедить. Но всегда ходили слухи, что на самом деле она уцелела и ее перепрятал кто-то из прихожан. Находка на старом кладбище тому подтверждение. Так что мы имеем все основания требовать ее возвращения. А поскольку Неделя исторического наследия Каслбойна не за горами, она стала бы главным экспонатом выставки в нашей церкви.

Было чему удивляться. Похоже, вместе со статуей воскресли главные причины многовековой религиозной распри.

— Простите мое невежество, ваше преподобие, — не удержалась я, позабыв на секунду о нелепости происходящего, — но разве ваши единоверцы не окажутся в крайне неловком положении, когда увидят статую Девы Марии у себя в храме?

— Вполне возможно. Однако в отношении религиозных образов, в том числе и Девы Марии, мы гораздо терпимее других реформатских церквей. Почему бы статуе не сыграть экуменическую роль в местной общине, подобно тому как святилище Богородицы в Уолсингеме в Англии примирило между собой англикан, римских католиков и православных?

— Боюсь, что в любом случае ее будущее от меня не зависит. Все археологические находки поступают в ведение Национального музея, а там твердо решили оставить статую у себя.

— Что ж, пусть это будет нашей заботой. Приятного вам вечера.

Закончив разговор, я вновь принялась за яблоко, раздумывая над словами ректора, и очередной звонок опять застал меня с полным ртом. На этот раз я проглотила все, что жевала, прежде чем поднять трубку.

Звонила Кора Гейвин из больницы Святого Лоумана.

— Сначала хорошие новости, — поспешила она меня обрадовать. — Результаты анализа крови Терри Джонстона на чумной микроб — отрицательные. Другими словами, бубонной чумы у него нет и мы отменили перевозку в Бьюмонт.

— А плохие?

— Он очень ослаб из-за множества функциональных расстройств, в том числе диареи и острой легочной инфекции с тяжелым кровохарканьем — он кашляет кровью. Мы не исключаем туберкулез.

— Доктор Абдулмалик упоминал изъязвления на коже.

— К сожалению. На лице и верхней части тела появляются гнойники.

— А на легочную чуму не похоже?

Это была самая опасная форма болезни, уносящая свои жертвы в могилу раньше, чем высыпали бубоны.

— Повторяю, Иллон, — никаких следов бацилл в крови нет.

— Твой коллега что-то говорил о проблемах с иммунной системой. — Заодно проверю, не ошибалась ли Фрэн.

— На этот счет сейчас сказать почти нечего. Расспросить бы кого-нибудь, чем он болел раньше, — лучше всего родственников, приятелей или супругу. Я отчасти потому и звоню. С тех пор как его привезла «скорая», он в полубессознательном состоянии, и мы ничего не можем добиться. А когда вчера поступал в отделение экстренной помощи, даже адрес свой говорить не захотел. Может, у вас в данных о сотрудниках что-нибудь найдется?