— Я, конечно, останусь в отеле, — сказал Руоф.

— Глупости, — возразил Тума. — В два вы заканчиваете. А я-то на что? Отправляйтесь домой и не беспокойтесь.

— Ни при какой погоде, — сказал Руоф, упрямый, как все баварцы.

Норма знала его уже много лет. Он всегда был вежливым и предупредительным, готовым оказать любую услугу, что доказывал на деле не раз и не два. Она отвела его в сторону и, понизив голос, проговорила:

— Пожалуйста, у меня есть две пленки, которые нужно немедленно передать в Гамбург. Я сняла их в церкви. Когда ближайший рейс?

Руоф взглянул на часы.

— В тринадцать пятьдесят «Пан Америкен». Сейчас без десяти час. Давайте пленку, фрау Десмонд. — И он незаметно сунул ее в карман. — Я немедленно пошлю в аэропорт моего администратора, можете на меня положиться.

— Как всегда, я знаю. Благодарю, господин Руоф! Когда самолет приземлится в Фульсбюттеле, там обязательно будет кто-нибудь из нашей редакции.

Норма села за телефон и набрала редакционный номер. Доктор Тума и Барски по-прежнему не отходили от Ели. Когда в редакции ответили, Норма назвалась и попросила соединить ее с главным редактором Понтером Ханске. Коротко сообщила о происшествии в церкви. И закончила:

— …никаких фотографов там не было, Понтер. Я сняла целых две пленки. Передаю их с человеком на самолете «Пан Америкен» рейсом в тринадцать пятьдесят. Пошли людей.

— О’кей. А как насчет телевидения?

— Одна группа там снимала все время. Перестрелку и так далее! Это, конечно, передадут в «Мире в кадре». Но мы будем единственными, кто выйдет завтра с фотографиями.

— Что с текстом?

— Знаешь, здесь в любую минуту может случиться что-нибудь еще. Ну, погоня за монахиней… Она ведь ранена. Вот-вот появится Сондерсен. Я не знаю, что́ он разрешит напечатать сразу, а что нет. Все определит его отношение к покушению в церкви. Показания свидетелей я продиктую! Пусть кто-нибудь отредактирует. В случае чего я немедленно созвонюсь с тобой.

— Хорошо.

— У меня сегодня еще назначена встреча, которую организовал Вестен, помнишь? С одной важной шишкой. Перенести или отказаться — немыслимо!

— Понимаю, понимаю.

— Пришли сюда Джо, Франциску и Джимми! Пусть найдут меня в «Кемпински».

— Пошлю немедленно.

— Если меня не будет в отеле, я оставлю для них записку. Или позвоню им через портье. Мы с Сондерсеном договорились о десятичасовом рейсе, помнишь? Но в любом случае мы будем первыми. А теперь переключи меня на секретариат, пожалуйста…

Почти без запинки продиктовав отчет о покушении, она поблагодарила стенографистку, положила трубку и вернулась к остальным.

Еля говорила сейчас очень тихо: сказывалось действие успокоительного укола.

— Мои туфли… где мои туфли?

— Здесь, Еля, — сказал Барски, склонившийся над ней.

— Поставь их на стул, папочка! Хочу, чтобы они были рядом со мной. Ты знаешь почему…

Барски выполнил ее просьбу и пододвинул стул поближе к постели. Потом подошел к телефону и набрал свой гамбургский номер. Старушка Мила сняла почти сразу. Он рассказал ей, что случилось.

Мила разволновалась не на шутку:

— Святые Мария и Иосиф! Вас, господин доктор, и мою ласточку не задело?

— Нет, Мила, нет. Никого не задело, слава Богу! Но у нас здесь хлопот по горло. А от Ели отходить нельзя. Прошу вас, возьмите билет на ближайший самолет на Берлин. Мы в отеле «Кемпински».

— Пресвятая Богородица, вот беда-то! Только вы не тревожьтесь, господин доктор, я мигом, самолетов-то полно! Разве я оставлю мою ласточку, Господи Боже мой!

— Хорошо, Мила. До встречи! — И Барски положил трубку.

За это время доктор Тума успел переброситься несколькими фразами с Нормой.

— Как вы считаете, что это было? Покушение на господина министра?

— Возможно.

— Но почему?

Норма ничего не ответила.

— Вы не хотите мне ответить. Или не имеете права, — понял врач. — Худо дело, правда?

— Да, — сказала Норма.

— Худо дело… — тихонько повторила Еля, когда к ней подошел отец.

Доктор погладил ее по головке.

— А теперь поспи. И ничего не бойся. Все будет хорошо. — Он встал. — Вам не о чем беспокоиться, господин Барски, — и протянул ему визитную карточку. — В случае чего немедленно звоните — я живу в двух шагах. И не стесняйтесь — в любое время дня и ночи! Если я уеду с визитом, передайте жене, она найдет меня по радиотелефону. Повторяю, не волнуйтесь, для этого нет никаких оснований!

— Благодарю, господин доктор, благодарю вас!

— Какие могут быть разговоры, — сказал доктор Тума, судя по выговору такой же чистокровный баварец, как и Вилли Руоф.

Он попрощался с Елей и Нормой, сидевшей сейчас у постели девочки, и Барски проводил его до лифта.

— Какая ужасная подлость, — сказала девочка уже в полусне.

— О чем ты, Еля?

— Что они стреляли. Я столько хотела еще сказать. О том, что надо, по-моему, сделать, чтобы никогда не было больше войны… — и ее головка упала набок.

Вернулся Барски и сел на стул по другую сторону кровати.

— Чудовища! — сказал он. — Там было столько детей. Они могли попасть в детей…

— В некоторых детей попали.

— Боже мой… простите меня.

— Я вот о чем хотела вам сказать: мы имеем дело с самыми безжалостными убийцами! А я — законченная идиотка. Столько людей в таком тесном помещении! Для покушения — место просто идеальное! Как я раньше не догадалась.

— Теперь у наших номеров будут постоянно дежурить полицейские. Один из них сказал, что сменяться они будут через три часа. Да, а если вдуматься, вы правы: на сей раз нам просто чертовски повезло!

— Да, чертовски повезло, — сказала Норма.

Во всяком случае, ему и Еле. И всем остальным родителям. А мне? Не надо так думать, одернула она себя. С тобой как-никак Алвин. И через несколько часов ты будешь знать больше об этом деле, чем знала до сих пор. Ты услышишь нечто необычайно важное, и это поможет тебе найти убийц маленького Пьера.

Они молча сидели по обе стороны кровати Ели, в номере было очень тихо, лишь время от времени слышался гул от пролетавших над отелем самолетов.

Неожиданно для самой себя Норма медленно вытянула из выреза блузки тонкую золотую цепочку с подвешенным на ней талисманом, который когда-то подарила Пьеру в Бейруте и который она столько лет. Она подержала на ладони клевер, заключенный между двумя круглыми стеклышками от очков в золотой оправе. Над головой Ели протянула его Барски.

— Вот, возьмите! — сказала она.

— Как я могу… Это же ваш талисман… Ваш талисман!

— Я дарю его вам, — сказала она и посмотрела на Барски, а он на нее, и ее глаза показались ему вдруг огромными и бездонными, и даже черное пигментное пятнышко выросло. — Возьмите, говорю вам! Всегда нужно брать то, что может — или способно — принести счастье. Я вам его от души желаю. Вам и Еле. Возьмите его и для Ели тоже.

Он застегнул цепочку на шее и опустил талисман в вырез своего блейзера, не сводя глаз с Нормы.

— Как это великодушно с вашей стороны, Норма, — сказал он.

— Худо дело… — проговорила во сне Еля.

Норма отвела взгляд от Барски. Почему я это сделала? — подумала она. Почему, скажите на милость? Как бы там ни было, я сделала это, и я довольна, что поступила так.

— Если бы люди хотя бы… — прошептала Еля.

Барски положил свою руку на руку Нормы. Но та убрала ее. Больше они ни о чем не говорили и взглядами не обменивались.

Примерно в половине четвертого в дверь постучали, Барски открыл. На пороге стояла Мила — в своем лучшем платье и старомодной шляпке; она шмыгнула мимо Барски в комнату, засеменила к постели, наклонилась над ребенком и, задыхаясь от нежности, зашептала:

— Сердечко мое! Твоя Мила здесь! В самолете она только и делала, что молилась за свою ласточку! Чтобы с ней ничего не случилось… И с господином доктором тоже… И с госпожой… Напасти-то какие! Но все обошлось, солнышко, и Мила с тобой! А этих негодяев проклятущих — Господь Бог их накажет, да, да, накажет!