В монастыре, когда Норма воочию увидела все, о чем рассказал Барски, у нее перехватило дыхание. Вот он, главный алтарь, почти под самые своды. Он был вырезан из светлого дерева, и тончайшая, воистину филигранная резьба стекала вниз мягкими волнами. Никогда произведение искусства не производило на нее столь сильного впечатления. Она видела, как Барски преклонил колено и перекрестился, и подумала: восход луны вчера вечером меня нисколько не поразил. Почему? Потому что космос просто-напросто непостижим? И только то, что совершает человек, будь то деяния прекрасные и чудовищные, способно нас потрясти, восхитить, воодушевить или оттолкнуть? Вот эта самая церковь относится, конечно, к самым замечательным творениям человеческих рук. И создали ее люди верующие. А не идеологи, нет. Я бы и рада обрести веру. Я бы рада быть как Барски. Он способен верить. И, наверное, потому, что он человек верующий, человек, любящий искусство, выросшее на вере — именно поэтому он меня вдруг поразил. Насколько мало меня поразил космос, настолько сильно поразил меня этот человек, о котором я до сегодняшнего дня ничего, по сути, не знала. А что ему известно обо мне?

По нефу неслышно двигались прихожане и туристы, их было не слишком много. Норма с Барски медленно прошли вперед, чтобы получше разглядеть высокие витражи.

— Тсс! — Барски остановился. — Патрик! — прошептал он.

— Где?

— Вон там, в темной боковой нише! Пойдемте!

— Привет, Патрик, — тихо проговорил Барски, протягивая руку высокому мужчине, стоявшему в нише.

Патрику Рено было не больше двадцати восьми лет, и его мускулистой и гибкой фигуре мог позавидовать спортсмен-профессионал. У этого длинноногого брюнета были светло-голубые глаза, смуглая кожа и слегка вывернутые губы.

«Хипш-Патрик», вспомнилось Норме прозвище Шонгауэра, когда Барски представил ей молодого француза.

— Спасибо, мадам, что вы пришли, — сказал Рено. — В вас нуждается Ян. А теперь нуждаемся и мы, — он говорил по-немецки с акцентом. — Произошла грязная история.

Они говорили очень тихо, едва ли не шепотом. По центральному нефу ходили посетители, в одиночку и парами. Слышались шарканье ног и приглушенные голоса. Сквозь искусно вырезанную под самым потолком розетку — как раз напротив главного алтаря — в церковный сумрак врывался плотный сноп света.

— Я взял недельный отпуск, — сказал Рено. — Живу у матери, в Кольмаре. Но встречаться у нее с вами не хотел. А вдруг за мной установлена слежка? Тогда первым делом возьмут под наблюдение ее дом.

— Кто это может за вами следить? — спросил Барски.

— Если бы знать! — развел руками Рено. — Не исключено, что люди, непосредственно подчиненные правительству. Для случаев, подобных нашему, созданы специальные группы. Или подразделения, если угодно. Просить пощады у этих ребят — пустые хлопоты.

Норма и Барски переглянулись.

— Что ты сказал? — спросил Барски.

Щелкнула вспышка фотоаппарата: кто-то снимал главный алтарь.

— Что просить у них пощады — пустые хлопоты.

— Нет, до этого.

— До этого? Что у правительства есть группы спецназначения. Или подразделения, если угодно. А в чем дело?

— В том, что после покушения на фрау Десмонд в Гамбурге мы тоже говорили о таких группах, — медленно проговорил Барски.

— Ну, знаешь, я не сомневаюсь, что в наши дни такие группы есть в каждой стране, — сказал Рено. — Мой телефон прослушивается уже несколько месяцев, почта перлюстрируется, в Париже за мной постоянно следят — с того самого дня, когда вскрылась эта история. Темнили до самого последнего момента.

— Ну, — протянул Барски, — тут мы с вами одного поля ягоды. У нас тоже произошла пренеприятнейшая история. В результате один человек умер, другой тяжело болен — причем неизлечимо. А мы знай себе помалкиваем. Положим, «Мультиген» мы проинформировали. И профессора Лаутербаха тоже.

— Кто он?

— Главврач Вирховского центра, — Барски пожал плечами. — Конечно, федеральное криминальное ведомство в курсе дела. После кровавого побоища в цирке нам пришлось во всем открыться человеку, который ведет расследование. Его фамилия Сондерсен. Так что можешь не костерить свое правительство. Наше тоже пустилось во все тяжкие. И Сондерсен нуждается в Норме не меньше, чем мы с тобой. То, что произошло у вас, представляет для кого-то огромный интерес. Как и то, что произошло у нас и стоило жизни Тому.

— Бедняга Том, — сказал Рено. — Боже мой, как весело мы провели с ним время, когда он в последний раз приезжал в Париж!

— Поверь мне, смерть стала для него истинным избавлением. У Петры — ты ведь ее знаешь? — дела хуже некуда.

— Да, мы знакомы.

— И никто не рискнет предсказать, сколько она еще проживет — если это, конечно, можно назвать жизнью!.. Итак, значит, в «Еврогене» заболело пять человек. Трое уже умерли. В студиях «Премьер шен» и «Теле-2» пропала пленка, снятая на пресс-конференции. У нас тоже исчезла одна кассета, но газетчики пока не знают. Между этими пропажами несомненно есть какая-то связь: мы работаем над сходными проектами, ищем средство против рака.

— Ты прав. Но вы — одна команда. А у нас, в «Еврогене», несколько команд, и они занимаются разными проектами. Мы тоже ищем вирус против рака, это правда. С тех пор как все открылось, обстановка у нас — я тебе доложу! Просто невыносимая! Каждый следит за каждым. И никто не знает, кто еще заразился раком. И никто никому не доверяет. Обе лаборатории, в которых искали вирус против рака, с прошлой недели закрыты. В последние лет десять в них работало двести человек. На сегодняшний день остался шестьдесят один, и те дрожат от страха! Прибавь сюда чувство, что кто-то водит тебя за нос и что работаем мы над чем-то совершенно иным, чем объявлено, — как и у вас. И скорее всего, результат уже достигнут — как и у вас. И что у нас орудуют люди то ли из кругов, близких к правительству, то ли из кругов, которых правительство боится, а потому защищает, это все едино, то есть люди, которым до смерти хочется узнать, что мы открыли, — как и у вас!

— Как и у нас, — согласился Барски. — Однако же что вы открыли?

— В том-то вся и загвоздка, merde,[32] — сказал Рено. — Мы сами не знаем, что открыли. На той самой пресс-конференции присутствовал, конечно, профессор Робер Кайоль — ты его знаешь, Ян, — президент наблюдательного совета «Еврогена».

— Он приезжал на похороны Гельхорна. Там я его и видел в последний раз.

— На этой пресс-конференции Кайоль сказал: «Найдена новая субстанция. Но никто не знает ее свойств».

— Новая субстанция, — в один голос проговорили Норма и Барски.

— Да, причем такая, следы появления которой в человеческом организме обнаружить не удается. Вам, по крайней мере, удалось определить этот зловредный вирус, который убил бедного Тома. Вам известна его ДНК, вы знаете, как она влияет на человека. А мы? Мы не знаем ни-че-го!

В церковь вошла группа американских туристов, в основном пожилых людей. Все они были хорошо одеты, а их гид говорил непривычно громко для этих стен. Группа осмотрела витражи в боковых нефах. Большинство американцев щелкали фотоаппаратами со вспышками.

Какой у них ужасно усталый вид, подумала Норма. Маленькие люди, которые всю жизнь копят деньги, чтобы позволить себе под старость путешествие в Европу. Обращаются с ними самым беспардонным образом. Их, бедных, перебрасывают чартерными рейсами в Париж или во Франкфурт-на-Майне, сажают в автобус. И начинается. Каждый день они спят в другой постели. Завтрак — в шесть утра. В семь опять в автобус — и в путь! И в таком режиме — несколько недель подряд. Некоторые заболевают, а когда кто-то умирает и его тело нужно доставить в другую страну или на другой континент, начинается настоящая свистопляска с местными чиновниками.

— Нас собираются перевести в новое здание, — сказал Рено. — Это в Сен-Сюльпис-ле-Фей, южнее Парижа. Никто из нас ни сном ни духом!.. Вызван переезд одним письмом. Вот его фотокопия. — Он вынул из конверта два листка бумаги. — Это написал Эжен Деллануа из Национального исследовательского центра директору «Еврогена».