Никакого движения машин от аэропорта в сторону города не было. Автобусы, легковые машины и трейлеры образовали пробку. Гудели они так, что никто никого не слышал на расстоянии нескольких шагов. И здесь люди плакали от страха и беспомощности. Да, пахнет влажным горелым деревом, как после бомбежки, подумала Норма. Но темень иная. Страшная, пронизанная золотыми солнечными нитями. Не больше чем в двухстах метрах отсюда, на набережной, беспрерывно выли сирены санитарных машин. Под сильным ветром низко наклонялись пальмы, раскачивались их ветви.
— Вот, — воскликнул Коллен. — Вот эти машины!
Появились два «мерседеса» с включенными фарами. Они заторопились к первому. Коллен рванул на себя дверцу, и Норма прямо-таки упала на заднее сиденье. Коллен устроился рядом с ней, а Сондерсен — рядом с водителем, похожим на кетчиста,[37] великаном с курчавыми волосами, толстыми губами и очень темными глазами.
— Это комиссар Рикардо Торрини, — проговорил Коллен в наступившей тишине. — Шеф полиции Ниццы. Я его переполошил, сообщив, что эта троица в его владениях. Куда они запропастились, Рикардо?
— Они в Симьезе, — ответил широкоплечий великан. — Поехали прямо в клинику доктора Киоси Сасаки на авеню Белланда.
— Ты все перекрыл, Рикардо?
— Все, — сказал Торрини. — Человек сто окружили здание и территорию. Мышка не проскочит. Я только что говорил со старшим, — он указал на микрофон радиотелефона. — Сасаки сидит с ними в своем доме. Горит свет, и их отлично видно. Нет, им не уйти. Они все равно что в западне. Только вряд ли они по собственной воле в эту западню попались. Не кретины же они. Таких кретинов свет не видывал!
— Почему же они так поступили? — спросила Норма.
Французский комиссар Полис жюдисьер с итальянской фамилией ответил типичным для южанина жестом — вскинул руки.
— Ах, мадам!
— Можно начинать? — спросил Коллен.
— В любую секунду. — Великан взял микрофон. — Вторая машина! Мы на подходе. Адрес нам известен — на тот случай, если мы разминемся.
— В порядке, шеф, — отозвался мужской голос.
Во втором «мерседесе» сидели сотрудники Торрини, один из них за рулем. Комиссар дал газ, включив одновременно сирену и мигалку. Машины рванули в сторону виадука, ведущего к набережной, а потом свернули на итальянскую автостраду. Здесь движение было не таким оживленным. В пронизанной солнечными нитями тьме все машины шли с включенными фарами.
— Целый час продолжается эта катавасия, — сказал Торрини. — С тех пор как мистраль повернул на юго-восток. Ничего подобного Ницца не знала. Люди в аэропорту в основном туристы из района катастрофы. Они одного хотят — как можно скорее убраться отсюда! Только этой проклятой темени нам и не хватало. Вы сами видели, что творится на набережной. Мы объезжаем вокруг центра. Там не проехать. Какой-то час назад вовсю светило солнце. И вдруг эта буря! Да вдобавок ветер знай меняет направление!
Справа и слева от автострады Норма видела неясные силуэты пальм, клонившихся под ветром. Некоторые деревья даже сломались, упали на землю, вывороченные с корнем.
— Этот чертов мистраль раздувает огонь, — сказал Торрини.
Он держал руль обеими руками, чтобы машину не заносило.
— Началось все в Тулоне, а потом мистраль задул в сторону гор — ну и пошло. Пожарным помогают военные.
На повороте указатель: «Ницца северная». Торрини съехал с автострады и на большой скорости повел машину по проселочной дороге.
— Как обстоят дела в самой Ницце? — спросил Коллен.
— Сносно. Пожары у горы Борон и у обсерватории. В восточных районах дела похуже. В Муайенн Корниш, в самом центре района, горит довольно прилично… И в Эзе, средневековой части города… Короче, дел хватает. Огонь перемещается в сторону Монте-Карло.
Торрини свернул на широкий бульвар, по обеим сторонам которого росли старые платаны. И их тоже, казалось, пригнул ветер.
На тротуарах не было ни души. На окнах магазинчиков и лавок спущены жалюзи. В воздухе носился пепел. Как после воздушного налета, подумала Норма. Жирный и клейкий пепел залепил ветровое стекло.
— Это ветер его приносит, — сказал комиссар Ниццы, снижая скорость. — А жирный он потому, что горят оливковые деревья. Вот он и липнет. И легко воспламеняется снова. Посмотрите на стены домов, на деревья, на цветы, на улицу — все в этой мерзости. В аэропорту еще относительный порядок.
Симьезский бульвар, подумала Норма. Теперь я его узнаю. Мы возвращались по нему с Яном, когда над морем заходило солнце. Я надела солнцезащитные очки — вода слепила. Какое облегчение испытала я тогда после нашей беседы с элегантным маленьким японцем, сумбурного разговора об осеменении in vitro, клонах и людях, изготовленных по заказу. С тех пор не прошло и месяца. А мне кажется, прошли годы. Сейчас мы сворачиваем на авеню Белланда. Вон там стоят полицейские автобусы. Их четыре. А пепел все опускается на землю, как большие черные снежинки. Ветер задул еще сильнее… Я уже дважды была здесь. Однажды с Пьером, потом с Яном. Сейчас — в третий раз. Ян… Что ты наделал!..
Торрини остановил «мерседес» за последним автобусом. Высокая металлическая калитка, ведущая в парк клиники Сасаки, открыта. Около нее двое полицейских с автоматами в руках. Они с головы до ног покрыты черным пеплом. Узнав Торрини, отдали ему честь. Пройдя в парк, комиссар остановился под высоким платаном и проговорил в микрофон:
— Это Торрини. Всем. Всем. Номера один, два, три, четыре, слышите меня?
Четыре мужских голоса подтвердили прием.
— Ваши люди остаются на месте. Если кто-нибудь выбежит из дома — один раз окликнуть. Не остановится — открывайте прицельный огонь. Мы сейчас у виллы Сасаки. Немецкая дама, немецкий и французский коллеги, и я. Конец.
Сквозь пепельный дождь Норма узнала лужайку, за которой был бассейн, где они сидели с Яном у Сасаки. Белый мрамор бассейна тоже покрылся копотью, а вода в бассейне напоминала грязную лужу. И трава черная. И маленькие деревья, и пальмы, и кусты. Чудесные цветы — черные и поникшие, искусственный японский сад, заложенный тоскующим по родине Сасаки, с маленькими перекидными мостами над искусственным ручьем — все в этой черной смазке.
Стулья и шезлонги, стоявшие у бассейна, попадали в воду. Воздух свинцово-желтый. Идет и идет черный дождь. Черный пепел отравляет воздух.
Торрини первым подошел к вилле.
— Возьмите мой шарф и покройте голову! — сказал он Норме. — И набросьте мою кожаную куртку. Не то ваше платье пропадет. Все готовы? Отлично. — И снова взял микрофон. — Говорит Торрини. Мы входим в дом, следите за нами и прикрывайте! — Он отложил микрофон. — Живо, бегом!
Они направились к вилле. За ней возвышались здания института, окруженные вооруженными полицейскими. Как их много, подумала она, как много.
Она физически ощущала тяжесть падающего пепла — как странно. Война, подумала она. Я снова на войне. Она споткнулась. Под ногами лежала большая мертвая птица, вся в жирном черном пепле.
Орижин, подумала Норма, попугай, который сидел на пальме у бассейна и насвистывал песни Фрэнка Синатры. Орижин погиб, подумала Норма. Никогда больше он не будет свистеть «Звезды в ночи».
Торрини потянул ее за собой.
— Скорее, скорее!
Они быстро прошли мимо полицейских в комбинезонах, стоявших на углу виллы Сасаки. Они держали автоматы наизготовку. Вот они уже перед дверью. Полицейский отдал честь. Норма достала камеру и сделала несколько снимков.
— Что они там внутри делают? — громко спросил Торрини.
— Болтают. С тех пор, как мы здесь, болтают без умолку.
— Они знают, что мы здесь?
— Не могут не знать, мсье комиссар. Мы тут пошумели. Один из них говорит громче остальных, а что, не разберешь.
— Дайте мне еще троих.
— Так точно!
Торрини толкнул тяжелую входную дверь. Пройдя несколько шагов, они оказались в шикарном холле. Мраморный пол покрывали толстые ковры. На античном столике стояли две китайские вазы с цветущими веточками. В широкой плоской вазе лежал букетик белых орхидей. На стене висели картины, и среди них этюды знаменитой картины Матисса «Танец». Здесь не ощущалось, что снаружи свирепствует черный ветер. У высокой белой двери с золотым орнаментом стояли двое полицейских.
