— Да, — спокойно произнесла она. — Она протянула дольше, чем я ожидала. Она оказалась хитрее, чем я думала. Возможно, ей больше подошло бы тело лисицы, но что уж теперь говорить.

— Так это вы сделали ее такой? — изумился Дэвид.

Он был очень напуган, но отвращение пересилило страх. Охотницу удивило негодование в его голосе, и она почувствовала необходимость как-то оправдать свои действия.

— Охотник всегда ищет новую добычу, — сказала она. — Мне надоело охотиться за зверьем, а люди — слишком легкая добыча. У них острый ум, но слабое тело. И тогда я подумала, как здорово было бы совместить тело животного с интеллектом человека. Какое испытание моего мастерства! Но это очень трудно — создать подобный гибрид: и человек, и животное умрут раньше, чем я смогу их соединить. Я не могла задержать кровотечение настолько, чтобы успеть завершить слияние. Их мозги умирали, их сердца останавливались, и весь мой каторжный труд шел насмарку. Но однажды мне посчастливилось. По лесу проезжали три хирурга, я случайно натолкнулась на них, взяла в плен и привела сюда. Они рассказали мне о созданном ими бальзаме, который способен присоединить отрезанную руку к запястью или ногу к туловищу. Я заставила их показать, на что они способны. Отрезала у одного руку, а остальные приделали ее на место, как и обещали. Другого я разрубила пополам, и его приятели снова сделали его целым. В конце концов я отрезала третьему голову, и они опять прикрепили ее к шее. В общем, они стали первыми из моих новых трофеев, — она указала на три головы пожилых мужчин, висящие на стене, — как только поделились секретом своего бальзама. С тех пор все мои жертвы разные, потому что каждый ребенок добавляет что-то животному, с которым я его соединяю.

— Но почему дети? — спросил Дэвид.

— Потому что взрослые впадают в отчаяние, а дети — нет, — объяснила она. — Дети приспосабливаются к новым телам и новым жизням, ведь какой ребенок не мечтает стать зверем? И по правде говоря, я предпочитаю охотиться на детей. С ними и охота интереснее, и на стене они смотрятся красивей.

Охотница отступила на шаг и принялась внимательно разглядывать Дэвида, как будто лишь теперь сообразила, о чем он спрашивает.

— Как тебя зовут и откуда ты пришел? — спросила она. — Ты не отсюда. Ты и пахнешь не так, и говоришь по-другому.

— Меня зовут Дэвид. Я из другого места.

— Что за место?

— Англия.

— Ан-глия, — повторила охотница. — А как ты сюда попал?

— Есть проход между вашей землей и моей. Я проник сюда, но не могу вернуться домой.

— Какая жалость, — протянула охотница. — И много детей в Ан-глии?

Дэвид не ответил. Охотница схватила его за щеки, впившись ногтями в кожу.

— Отвечай!

— Да, — невольно проговорил он.

Охотница отпустила его.

— Возможно, тебе придется показать мне этот путь. Здесь почти не осталось детей. Они больше не шастают поблизости, как прежде. Эта, — она махнула рукой в сторону головы девочки-оленя, — была последней, я ее берегла. Впрочем, появился ты. Итак… или я использую тебя, как ее, или ты проводишь меня в Ан-глию.

Охотница отступила от него и задумалась.

— Я терпелива, — произнесла она наконец. — Я знаю эту землю и уже переживала такие перемены. Дети вернутся. Скоро настанет зима, и у меня достаточно запасов, чтобы пережить ее. До первого снега ты будешь моей последней охотой. Я сделаю из тебя лиса, потому что ты, похоже, еще смышленей моего маленького олененка. Кто знает, вдруг ты убежишь от меня и заживешь своей жизнью в каком-нибудь укромном уголке леса? Хотя никому это пока не удавалось. Но всегда есть надежда, мой маленький Дэвид. Надежда умирает последней. А теперь спать, ибо завтра мы начинаем.

С этими словами она взяла тряпку, вытерла лицо Дэвида и нежно поцеловала мальчика в губы. Потом положила его на большой стол, приковала цепями на случай, если ночью он попробует убежать, и погасила все светильники. При свете очага она разделась, улеглась на свой тюфяк и тут же уснула.

Дэвид не спал. Он думал о своем положении. Вспоминал свои сказки, а еще историю о пряничной избушке, которую ему рассказал Лесник. В каждой сказке было чему поучиться.

И постепенно у него созрел план.

Рано утром охотница проснулась и оделась. Она поджарила мясо и съела его, запивая чаем из трав и специй, а потом подняла Дэвида. После ночи на жестком столе у него ломило спину, руки и ноги болели от цепей, да и поспать удалось всего ничего, зато теперь он чувствовал, что не все потеряно. До сих пор он большей частью зависел от доброй воли окружающих — Лесника, гномов. Теперь он был сам по себе, и только от него зависело, выживет он или нет.

Охотница дала ему чаю, затем попыталась накормить мясом, но он плотно стиснул зубы. Мясо сильно пахло дичью.

— Это оленина, — сказала охотница. — Ты должен поесть. Силы тебе понадобятся.

Однако Дэвид не разжимал зубов. Он думал о девочке-олене и ощущал прикосновение ее кожи. Кто знает, что за ребенок был частью животного? Возможно, это плоть девочки-оленя и охотница раскромсала обезглавленное тело, чтобы позавтракать свежим мясом. Дэвид не мог это есть.

Охотница оставила свои попытки и дала ему хлеба. Она даже освободила Дэвиду одну руку — так, чтобы он смог поесть самостоятельно. Пока он ел, она принесла из конюшни клетку с лисом и поставила ее на стол рядом с Дэвидом. Лис смотрел на мальчика, как будто сознавал, что скоро произойдет. Пока они разглядывали друг друга, охотница принялась собирать все необходимое. Это были лезвия и пилы, бинты и тампоны, длинные иглы и мотки черных ниток, трубки и склянки, а также сосуд с вязкой прозрачной жидкостью. К нескольким трубкам она присоединила кузнечные мехи — «на всякий случай, чтобы сдержать кровотечение» — и подогнала кожаные ремешки под маленькие лапы лиса.

— Ну и что ты думаешь о своем новом теле? — поинтересовалась она, закончив приготовления. — Это прекрасный лис, молодой и проворный.

Лис, скаля острые белые зубы, пытался перекусить прутья клетки.

— Что вы сделаете с моим телом и его головой? — спросил Дэвид.

— Я высушу твое мясо и добавлю к моим запасам на зиму. Я выяснила, что можно успешно присоединить голову ребенка к туше животного, но не наоборот. Мозги животного не в состоянии приспособиться к новому телу. Они не могут правильно двигаться, так что охотиться за ними неинтересно. Вначале я выпускала их забавы ради, но больше не трачу на это время. Однако кое-кто из уцелевших еще бродит по лесу. Мерзкие существа. Иногда они встречаются на моем пути, и я убиваю их из жалости.

— Я думал о том, что вы сказали вчера вечером, — осторожно начал Дэвид. — О том, что все дети мечтают побыть животными.

— А разве не так? — спросила охотница.

— Мне кажется, так, — согласился Дэвид. — Я всегда хотел стать конем.

Похоже, это заинтересовало охотницу.

— Почему конем?

— Когда я был маленьким, то читал истории о существе под названием кентавр. Это наполовину конь, наполовину человек. От шеи и выше у кентавра голова и туловище мужчины, и он мог держать в руках лук. Кентавр был силен и прекрасен, и он был превосходный охотник, потому что совмещал силу и скорость коня с мастерством и хитростью человека. Вчера вы были проворны на своем скакуне, но все же вы не одно целое с конем. Разве ваш конь не спотыкается иногда, не скачет куда-то против вашей воли? Мой отец в юности занимался верховой ездой, и он рассказывал мне, что лошади сбрасывают даже лучших всадников. Будь я кентавром, я совместил бы в себе все лучшее от коня и человека, так что на охоте никто бы не смог от меня убежать.

Охотница перевела взгляд с лиса на Дэвида и обратно. Потом повернулась и направилась к письменному столу. Там она отыскала клочок бумаги и гусиное перо и принялась рисовать. С того места, где сидел Дэвид, он разглядел схемы, фигуры и силуэты лошадей и животных, нарисованные с мастерством настоящего художника. Он не мешал охотнице. Он просто терпеливо наблюдал, а когда взглянул на лиса, обнаружил, что тот тоже наблюдает. Так они и смотрели, объединенные ожиданием, пока охотница не закончила работу.