Он снова посмотрел на углубленный сад. Сорока исчезла.

Отец выразительно вздохнул:

— Ты все еще не веришь, что это была сорока?

Он встал на колени и заглянул под кровать. Открыл гардероб и дверь в ванную. Даже проверил за книжными полками, хотя туда едва пролезала рука Дэвида.

— Видишь? — спросил отец. — Это была обыкновенная птица.

Но сам он видел, что ему не удалось убедить Дэвида, так что они вместе обыскали все комнаты на третьем этаже, а потом и остальные этажи, пока не выяснили окончательно, что в доме нет никого, кроме Дэвида, его отца, Розы и младенца. Тогда отец оставил Дэвида и снова уткнулся в газету. Вернувшись в свою комнату, Дэвид поднял книгу, валявшуюся на полу у окна. Это был один из сборников сказок Джонатана Талви, и он был открыт на сказке о Красной Шапочке. Здесь же была картинка с волком, нависшим над маленькой девочкой: с его когтей капала бабушкина кровь, а зубы оскалились, чтобы проглотить внучку. Кто-то — по-видимому, Джонатан — исчиркал фигуру волка черным карандашом, словно пытался защититься он него. Дэвид закрыл книгу и поставил на полку. Тут он заметил, какая тишина стоит в комнате. Не было слышно никакого шепота. Все книги затихли.

Допустим, сорока вытащила эту книгу, размышлял Дэвид. Но сорока не могла влететь в комнату через закрытое окно. Здесь был кто-то еще, несомненно. В старых сказках люди всегда превращаются или их превращают в животных и птиц. Разве не мог Скрюченный Человек обернуться сорокой, чтобы его не нашли?

Когда вечером Дэвид лежал в постели, на границе между явью и сном, из темноты углубленного сада донесся мамин голос, зовущий его по имени и умоляющий не забывать ее.

И Дэвид понял, что стремительно приближается время, когда ему придется войти туда и наконец взглянуть в лицо тому, что там таится.

На следующий день между Дэвидом и Розой произошла самая тяжелая стычка.

Она долго назревала. Роза кормила грудью Джорджи, и ей приходилось вставать среди ночи, чтобы позаботиться о малыше. Но даже после того, как его накормили, Джорджи продолжал метаться и кричать, и тут отец Дэвида мало чем мог помочь, даже когда был рядом. Это постоянно приводило к спорам с Розой. Все начиналось с мелочей — посуда, которую отец забывал убрать, или грязь, которую он принес в кухню на подошвах ботинок, — и быстро перерастало в крик, а заканчивалось слезами Розы и плачем вторящего матери Джорджи.

Дэвид считал, что отец выглядит старше и более усталым, чем прежде. Дэвид о нем беспокоился. Они больше не были так близки, как раньше. В то утро, утро большой стычки, Дэвид стоял в дверях ванной и смотрел, как отец бреется.

— Ты очень много работаешь, — сказал Дэвид.

— Наверное.

— Ты все время устаешь.

— Я устаю оттого, что вы с Розой не ладите.

— Прости, — сказал Дэвид.

— Гмм, — сказал отец.

Он закончил бриться, смыл пену с лица водой из раковины и вытерся розовым полотенцем.

— Я почти не вижу тебя, — сказал Дэвид. — Мне тебя не хватает.

Отец улыбнулся ему и нежно потрепал за ухо.

— Я понимаю, — сказал он. — Но мы все должны сейчас идти на жертвы, и множество мужчин и женщин жертвуют куда большим, чем ты и я. Они каждый день рискуют жизнью, и я обязан делать все возможное, чтобы помочь им. У меня очень важное дело — я помогаю выяснять, что замышляют немцы, что они знают о наших войсках. Это моя работа. Не забывай, как нам повезло, что мы здесь. В Лондоне куда тяжелее.

Накануне немцы сильно бомбили Лондон. Отец Дэвида сказал, что над островом Шеппи сражались около тысячи самолетов. Дэвид гадал, как теперь выглядит Лондон. Неужели там теперь сгоревшие дома и груды обломков вместо улицы? Остались ли голуби на Трафальгарской площади? Он решил, что остались. Голуби недостаточно сообразительны, чтобы перебраться куда-нибудь. Возможно, отец прав, и им действительно повезло, что они оттуда уехали, но все-таки жизнь в Лондоне представлялась Дэвиду увлекательной. Временами пугающей, но увлекательной.

— Когда-нибудь это кончится, и мы все сможем вернуться к нормальной жизни, — сказал отец.

— Когда? — спросил Дэвид.

Отец выглядел озадаченным.

— Я не знаю. Не очень скоро.

— Несколько месяцев?

— Дольше, я полагаю.

— Папа, мы победим?

— Мы держимся, Дэвид. Пока это лучшее, что мы можем сделать.

Дэвид ушел одеваться. Все вместе позавтракали, прежде чем отец ушел на работу, но с Розой они почти не разговаривали. Дэвид знал, что они опять поругались, так что после ухода отца решил держаться от Розы еще дальше, чем обычно. Он отправился к себе в комнату играть в солдатики, а потом лег почитать в тени за домом.

Там-то и нашла его Роза. Перед ним была раскрытая книга, но Дэвид думал о чем-то другом. Его взор был устремлен в дальний конец лужайки, где находился углубленный сад. Он не отводил глаз от отверстия в кладке, словно ожидал уловить внутри какое-то движение.

— Вот ты где, — сказала Роза.

Дэвид поднял на нее взгляд. Глаза слепило солнце, так что пришлось зажмуриться.

— Что тебе надо? — спросил он.

Он совсем не хотел, чтобы вышло вот так. Вопрос прозвучал дерзко и грубо, но он этого не хотел — во всяком случае, не более, чем всегда. Он собирался сказать что-то вроде «чем я могу помочь?», предварив это словами «да», «конечно» или «привет». Но когда он об этом подумал, было поздно.

Под глазами у Розы залегли темные круги. Кожа стала бледной, на лбу и на лице появилось больше морщин, чем прежде. Еще она поправилась, и Дэвид считал, что это из-за ребенка. Он спрашивал у отца, и отец велел ни единым словом не намекать об этом Розе, ни в коем случае. Он говорил очень серьезно. Он использовал слова «жизненно важно», чтобы подчеркнуть, насколько важно держать при себе подобные мнения.

Теперь Роза, еще сильнее растолстевшая, побледневшая и утомленная, стояла рядом с Дэвидом, и он видел, несмотря на бившее в глаза солнце, как она наливается гневом.

— Как ты смеешь так со мной разговаривать! — вскричала она. — Ты день-деньской валяешься, зарывшись в свои книги, и ничего не делаешь по дому. Ты не способен удержаться в рамках приличия. Что ты о себе возомнил?!

Дэвид хотел извиниться, но не стал. Она была несправедлива. Он предлагал ей помощь, но Роза отказывалась, в основном потому, что занималась капризничающим Джорджи или чем-то еще. Мистер Бриггс ухаживал за садом, и Дэвид всегда помогал ему подметать и сгребать листья, но это было на улице, и Роза не видела, чем он занят. Миссис Бриггс занималась уборкой и большей частью стряпни, но когда Дэвид пытался протянуть ей руку помощи, она неизменно прогоняла его, утверждая, что он только путается под ногами. В итоге Дэвид решил, что лучше всего пореже попадаться им всем на глаза. К тому же шли последние дни летних каникул. Деревенская школа на несколько дней опаздывала с открытием из-за нехватки учителей, но отец не сомневался, что Дэвид сядет за парту не позже начала следующей недели. С этого дня и до коротких каникул в середине семестра он будет целый день в школе, а по вечерам придется делать домашние задания. Почти такой же рабочий день, как у отца. Почему он не может расслабиться, пока есть возможность? Теперь он разозлился не меньше Розы. Он встал и увидел, что ростом он не ниже ее. Слова полились еще раньше, чем он осознал, что произносит их: мешанина из полуправды, оскорблений и ярости, которую он подавлял с тех пор, как родился Джорджи.

— Нет, что ты о себе возомнила? — кричал он. — Ты не моя мать и не смеешь так со мной говорить. Я сюда переезжать не хотел. Я хотел остаться с моим папой. Мы прекрасно жили вместе, а потом появилась ты. А теперь еще и Джорджи, и ты считаешь, что я стою на вашем пути. Нет, это ты стоишь на моем пути, на моем и папином! Он по-прежнему любит мою маму, как и я. Он по-прежнему думает о ней и никогда не будет любить тебя так, как любил ее, никогда! Можешь делать что угодно и говорить что угодно, но он по-прежнему любит ее! Он. По-прежнему. Любит. Ее.