— Некоторые и так уже потеряли представление о здравом смысле.

— Мисс, а вы забыли о вежливости! Но Господь Милосердный умеет наставить заблудших!

Нилл глянул в сторону громады Мальчика-с-пальчика. Тот шагнул вперед, занес руку для оплеухи…

И тут включились мои рефлексы.

Джонни Мальчик-с-пальчик слабаком не был. Огромный, на удивление проворный и в отличной форме. Больше того, он умел драться. Тюрьма учит: в любой, сколь угодно свирепой и суматошной драке надо определить, чего хочешь добиться, и стремиться к этому, несмотря ни на что. Если станешь драться бесцельно, если не сумеешь добиться своего — покалечат, а то и убьют. Бывшие зэки попусту кулаками не машут.

Мистер Мальчик-с-пальчик явно имел тюрьму за плечами и был способен, стиснув зубы, добиваться поставленной цели во что бы то ни стало. Но, по правде говоря, шансов против меня у него не было. Ни малейших.

Если вы долго занимаетесь спортом, вы поймете, о чем я. Даже если тешите себя иллюзиями. При мне три тысячи шестьсот восемьдесят семь недоносков объявляли себя «крутыми». По-настоящему крутых мордобойцев, насколько мне теперь видно, среди них насчитывалось штук шестнадцать. Лучшие из лучших обычно не треплются про свою крутизну (хотя при нынешней шумихе вокруг и около «боев без правил» хвастливую трепотню слышишь все чаще и от настоящих бойцов).

Если вы занимаетесь спортом, то знаете, насколько велики различия в силе и мастерстве между спортсменами. Точно так же и с любым мордобоем. Подумайте и поймете, насколько взаправдашние драки не похожи на киношные. Уж поверьте: вам точно не стоит попадать на ринг с типами вроде меня.

Мне ни в жизнь не завоевать доверия этих гадов, хоть бы я пять лет кряду лил слезы при одном упоминании имени герра Гитлера. Я для них повсеместно слишком: слишком умный, слишком подтянутый, слишком высокомерный. Своим я для них не стану. А значит, дело за вторым по силе средством в арсенале — страхом. Само собой, при встрече со мной на улице коленки у них трястись не начнут. Совсем нет. Дело в другом: на физиономиях этих парней прямо-таки написано их уголовное прошлое. Тюрьма у них в костях, а заодно и страх перед теми, кто туда сажает. Копы обременены множеством правил и процедур, и они выглядят для среднего американца белыми и пушистыми, пока этот средний не споткнется о закон и не попадет на мушку. А вот тогда они уже бьют с полного маха.

До сих пор я был незнакомцем. А через пару мгновений стану кем-то вроде копа — незнакомцем, на чьем лбу написано: лучше не задирайся. Который может здорово надрать задницу. С полного маха.

Умеющим драться чужаком, большим восклицательным знаком в их тесном, убогом мирке. Невеликим таким громом небесным, способным вбить в их головы смутное ощущение бед, неправильности того, во что они залезли по уши.

Когда у вас на глазах вашего гуру макают в грязь, это заставляет размышлять. Так что, может быть, они и задумались.

Я очень надеюсь.

Молли не успела получить оплеуху. Я перехватил руку Джонни, ступил под удар, крутанул, потянул — и громила, описав дугу, шлепнулся оземь. Он и пикнуть не смог — полетел за своей же ладонью по слегка подправленному мною пути.

А я стоял, свеженький, улыбающийся и расслабленный, будто вовсе не двинулся с места. Небольшое представление в духе Джета Ли[44] не повредит, если бьешь ближнего вразумления ради.

— Там, откуда я родом, — сообщил я доверительно, — никто, понимаете, никто и никогда не поднимет руку на белую женщину.

Тим охнул от ужаса. Прочее стадо моргало растерянно: система зависла — критическая нагрузка на процессор. Гребаные тупоумные наци. А Мальчик-с-пальчик, хоть и оглушенный, наклонился, потянулся к ботинку — явно за ножом. Тюрьма никогда не отпускает. Для бывшего зэка весь мир — тюремный двор. А там безоружными не ходят.

Завизжала женщина, наверное опоздавшая к началу спектакля.

Лишь преподобный Нилл сохранил выдержку. Простер руку к Джонни — успокойся, Мальчик-с-пальчик, — и тот замер. Тогда Нилл повернулся ко мне — благодушный, чуть разочарованный. Его Злобная Сука зашлась пьяным хохотом. Если подумать: да, в самом деле вышло весело.

— Спасибо, что пришли, — молвил добрый пастырь Нилл.

— Пожалуйста, — ответил я, утаскивая онемевшую Молли с поля битвы. — Во сколько воскресная служба?

Тот моргнул, прикрыв на мгновение свои дыры в безумие. Затем выдал: «В десять утра».

Плакать Молли начала по дороге в мотель. Я извинился — без издевок, по-настоящему. Преподнес ей утешительную чепуху о провокациях, об уравновешенности и разумной агрессии.

Временами я забываю, каково оно — быть нормальным.

По идее, ей следовало бы разозлиться на меня — ведь я ее впутал. Но Молли была лишь сконфужена и раздосадована. Молодость, энергия, энтузиазм. Готовность вколачивать крючья и карабкаться наверх по отвесной стене к журналистской славе и тиражам. Голова набита под завязку идеалами и романтической чепухой. Все знают: журналисты — бесстрашные, прожженные профессионалы, способные писать с фронта гражданской войны в какой-нибудь поголовно неграмотной стране. И тут наша железная журналистка хнычет от джиу-джитсу на церковном пикнике.

Молли на меня не смотрела. Сидела, уставившись в окно на заходящее солнце. Вытирала слезы дрожащими пальцами.

И обругала себя шепотом, когда зашла в комнату.

— Они же наци! — крикнул я вслед.

Здорово подбодрил, правда?

Зайдя к себе, я позвонил Альберту, оставил сообщение на автоответчике или уж не знаю на каком современном виртуальном монстре. Наверное, сейчас они идут прямиком в Интернет. Кстати, в Сети про Церковь Третьего Воскресения писали такое, что волосы дыбом. Вот я и попросил Альберта разузнать побольше.

Представьте: попали вы в настоящий переплет, как если бы мафия хотела вас пришить и киллер уже догоняет. Большинству кажется: сделают по-киношному, управятся, спасутся, ать-два через левое плечо и хоть трава не расти. Многим кажется, что они способны на хладнокровное убийство. Но засунь их в настоящий переплет, и бьюсь об заклад: застынут, как мертвые, предпочтут всячески извиваться и уклоняться — лишь бы не отбирать чужую жизнь. Воображаемых злодеев легко убивать, но только в своих фантазиях. Реальность же быстро отделяет овец от козлищ.

Зовите это трусостью, если хотите. Но если взглянуть правде в глаза, убийство — дело глупое, в особенности если вы как-то связаны с предполагаемой жертвой. Так что извивы и уклонения лично я нахожу скорее разумными, а не трусливыми. Непреклонные храбрецы идут в тюрьму и губят свою жизнь.

Преподобный Нилл это хорошо понимал. Он знал, чего стоит заставить людей убивать.

Главное — зацепить молодых, смотрящих в рот тем, кого считают авторитетами. Начинать с малого: граффити, прочий мелкий вандализм. Потом сделать что-нибудь не слишком для них рискованное, но нелегальное. Чтобы устроить банду, нужно доверие, как и в любом другом совместном человечьем деле. А люди склонны доверять тому, кто нарушает ради них закон, рискуя головой и карьерой. Затем нужно попросить их учинить что-нибудь незаконное в ответ — баш на баш. Как только удалось выбраться чистенькими из откровенного дерьма — все, готово. Безнаказанность развращает. Улизнули раз — поверят, что сумеют сделать это снова. Некоторых опасность и безнаказанность пьянят, как наркотик.

Чтобы делать людям больно, необязательно быть монстром или выродком. Нужно лишь верить: жертвы заслужили свою участь. Мы любим считать себя правыми. Вопрос лишь в установленных нами границах дозволенного.

Нет, преподобный Нилл вовсе не дурак. Я валялся на кровати, не сняв ботинок, и размышлял: вот он, социопат в расцвете сил, мастер оболванивать и дергать за ниточки. Если он стоит за исчезновением Дженнифер, то прячется очень далеко за сценой, имея помимо толпы свидетелей с прекрасно согласующимися показаниями еще и неприступное алиби.