Конечно, Молли устроила спектакль. Капитуляция невинной девицы, истощившей силы в противостоянии домогательствам. Но она-то сама хотела, может, ей и нужно было. Дело темное. Я до сих пор толком не пойму, отчего женщины, в особенности красивые вроде Молли, снисходят до меня и позволяют затащить в койку. Так или иначе, век постельных милостей недолог.

Мы долго целовались, шаря друг по дружке, поглаживая, лаская. Обожаю отдающихся женщин, обожаю робость, еще не побежденную желанием. Сплелись, будто нити каната, шлепнулись на кровать. Я перевернул Молли на спину, втиснулся промеж ног, и тут — упс!

— Подожди! Подожди! Какая у тебя рок-группа любимая?

— Э-э?

— Про человека так много узнаешь… по его любимой музыке…

Хотите — верьте, хотите — нет: я не очень-то и удивился. Может, от усталости или от смущения накануне первой близости женщины спрашивали у меня кучу всевозможных несуразностей. Просто кучу.

— «Monster Magnet».[36]

— Никогда про них не слышала. В чем их конек?

— Не знаю. Комиксы с метафизикой.

Нахмурилась — а не лапшу ли я ей вешаю на уши?

— Хм… А еще какая у тебя любимая, после этой твоей?

— «Tool».[37]

— «Tool»… Я… их… ненавижу этот инструмент![38]

Я уже терся о нее, медленно и сладостно.

— Инструмент любит тебя, — объявил я, ухмыляясь, будто зацапавший попугайчика кот. — Малышка, инструмент тебя любит длинной хорошей любовью. Всю ночь.

Она засмеялась. Застонала.

— Дурак… как ты можешь…

Выдохнула — будто я свечка рождественская, и задуть надо.

Отлично!

Как обычно, я очнулся посреди ночи. Молли лежала, запутавшись в простынях, распластавшись, словно десантник под нераскрывшимся парашютом. Я включил телик без звука, полез за травой. Сидел, окутанный дрожащим, рассеянным светом, глядел на мечущиеся по экрану фигуры, сворачивая толстую самокрутку.

И вздрогнул, заслышав голос Молли.

— Как оно? — спросила, не отрывая головы от подушки.

Надо же! Думал, дрыхнет без задних ног.

— Липко, — ответил я, сворачивая ганжу в идеальный цилиндрик. — Вонюче. Как и положено траве.

Приплющенная подушкой улыбка.

— Я не про то, — выговорила, перевернувшись на спину.

Смахнула неловко прядь волос с лица.

— Как оно — быть тобой?

Я принялся раскуривать косяк — отличный способ выиграть пару секунд, когда цыпочка вздумала спрашивать несуразное. Но за выигранные секунды в голову ничего так и не пришло.

— Нелегко… иногда.

— Почему? — спросила, глядя в потолок.

Разноцветные отблески от телевизора пляшут на дешевых гипсовых завитушках.

Я выдохнул облако дыма — эдакий призрачный рог над кроватью, пожал плечами.

— Представляешь, когда по радио все крутят и крутят один и тот же хит-парад?

— Конечно. Потому у меня в квартире спутниковое.

— У меня в голове такой хит-парад. Все время.

Повернулась, глянула на меня.

— A-а, ты имеешь в виду память. Воспоминания?

— Сильнее всего цепляются самые гнусные — вот в чем проблема. И они же приходят не как расплывчатые обрывки, а будто переживаешь заново. С запахами, с теми самыми эмоциями. Вроде сна наяву.

— Расскажи что-нибудь… для примера.

Так и думал: захочет образчик.

— Ну… у моей матери глаза были похожи на твои. Иногда гляжу на тебя и вижу нашу кухню в родительском доме, мама чай готовит. На кухонном столе прямоугольник — свет из окна падает, а по нему муха из угла в угол, как по карте острова сокровищ, пятнадцать шагов туда, стоп, двадцать — сюда. А мама улыбается — она всегда радовалась жизни, улыбалась всегда и меня бранила за хмурость, — улыбается и смотрит в окно, а на глазах слезы. Спрашиваю: «Мам, в чем дело?» Она поворачивается, моргает так, слезы по щекам катятся, улыбается мне — а улыбка ободряющая такая, мол, хороший мой мальчик, — и говорит: «Апостол, у меня рак. Врачи говорят, мне несколько месяцев осталось».

— Боже мой! — прошептала Молли.

— Это еще ягодки, малышка, еще ягодки.

Пятница

Позавтракали вкусно, но до крайности уныло. Я-то часто тыкался носом в грязь, меня поворотом фортуны не удивить. У меня даже сочувствие изобразить не вышло. Выдавил пару банальных утешений.

Да и как уже писал, я с самого начала посчитал Дженнифер мертвой.

А вот по Молли разочарование прошлось как цунами. В молодости надежды всегда витают за облаками, ничем не приструненные. С возрастом добавляется свинца в душе и песка в карманах. Конечно, и у нее, как и у всех людей, имеется багаж повседневной паранойи, наборчик суеверий и скверных предчувствий типа: не радуйся заранее, покупая лотерейный билет. Но в глубине души сидит вера: все должно сложиться, получиться, выйти и фантастически повезти. Дженнифер Бонжур найдут живой, хотя и измученной, голодной и в синяках, приличного с виду злодея поймают, а душераздирающий репортаж об этом вознесет Молли Модано к вершинам журналистского Олимпа. Непременный хеппи-энд кукольной истории, впечатанный в извилины.

И вот пожалуйста: оптимист встречает могильщика.

— А как доктор может определить? — спросила Молли упрямо.

— Что определить?

— С мертвого или с живого пальцы отрезаны?

— Не знаю. Может, ткань живая и мертвая по-разному режутся? Или срез бескровный — ведь когда сердце останавливается, кровь не течет.

Молли нахмурилась, глядя в бекон.

— Пальцы же могут быть и не от нее… точно ведь неизвестно.

— Ох, Молли…

Замолчала. Жует, глядя в тарелку. Ох, детка, я столько здорового цинизма мог бы высыпать на твою прелестную головку! Во мне остроумие просто бурлит. Но бедняжке по-настоящему скверно, я же вижу, и не только из-за жутких этих пальцев. Сегодняшней ночью она хотела забыться в моих руках, не думать об ужасе и смерти. И что увидела? Не в одних шрамах дело, хоть их и хватает. От меня несет смертью. Все мои женщины рано или поздно это распознают — глядя на мои запястья или видя выражение лица.

Я подождал, пока она расправится с яичницей, и шлепнул папкой об стол.

— Что это?

— Упражнение для чтения вслух. Почитай мне.

По правде говоря, я бы все равно попросил ее прочитать, но раз уж ее так очевидно следовало отвлечь и развлечь, почему не совместить приятное с полезным? Она терзаться не будет, и мне выгода. Образец милосердного эгоизма.

— Угу.

— Это копия протокола. Нолен снял показания Энсона Уильямса.

Усадьба выглядела местом инопланетного сборища из «Звездного пути». Под здоровенными ивами у входа суетилось дюжины две «системщиков», все одетые в белую униформу вроде той, что я видел на Энсоне и Баарсе во время первого визита. Женщин было больше раза в два, чем мужчин, и я подумал: может, Дженнифер оказалась не с той стороны любовного треугольника? Все сплошь молодые, а разнообразию лиц и цветов кожи любой борец за политкорректность позавидует.

Наверное, я застиг перерыв между занятиями.

Включил радио на всю катушку — привлечь внимание. Из динамиков полились древние могучие вопли «Iron Maiden».[39] «Системщики» уставились на ползущий «гольф». Я же, солнечно улыбаясь из-под очков, выставил руку в окно, изобразив вулканское приветствие из «Звездного пути». Я позвонил заранее, и меня приветствовали с равнодушной, формальной даже благожелательностью, как и при первом визите. Подошел Стиви и остановился, ожидая, пока я вылезу из «гольфа» к солнцу, жаре и пыли.

— Шикарный новый костюмчик, — объявил я, подходя к стеклянным дверям.

Стиви скривился — костюм, разумеется, был тот же самый, но смолчал. Я проскользнул мимо «системщика» в кондиционированную прохладу.