- Все люди братья, потому что все от одной крови. И когда убивают одного человека, то бывает больно всем, только мало кто об этом задумывается... А знаешь, кто еще приходил просить за тебя?

       - Кто?

       - Надежда.

       - Та девчонка?

       - Да. Она в тот же день, когда столкнулась с тобой, ходила в храм и поставила свечку о твоем спасении.

       - Ты что меня до слез довести хочешь? Смотри же - я плачу, - Влас размазал кулаком слезы. - Говоришь, свечу за меня поставила?.. Спасибо ей. Не ожидал.

       - Видишь, у тебя сейчас на душе легче, светлее стало, это потому, что за тебя молятся. За человека молиться - значит, его оживлять. А если и один духовный мертвец оживет, то всем легче станет, для всех радость будет.

       - Неужели я тоже мертвец?

       - Ты был мертвецом, но теперь оживешь. Ты ведь не Авеля тогда убил, ты себя убил, но теперь ты оживешь.

       - И буду жить?

       - Обязательно будешь. Долго, долго жить будешь... Вечно. Тебя ведь бабушка в детстве крестила, а крещенные не умирают. Только много поплакать тебе придется. Поплакать, да покаяться, да помолиться.

       - А я ведь и молиться-то не умею.

       - А ты молись так: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного". Ну, а теперь ложись, спи. Пора уже. Да и Мне скоро идти нужно.

       В эту минуту Влас понял, что чувствует себя ребенком в присутствии Гостя.

       - Погоди, не уходи, - спохватился он, - оставь мне что-нибудь на память.

       - Возьми, - Гость протянул Власу маленький нательный крестик на веревочке.

       - Крестик, - сказал Влас, удивленно и радостно разглядывая подарок.

       - Это на земле он крестиком называется, а на небе его называют оружием Божественной любви. Ну, ложись, ложись, спи.

       Влас лег совершенно умиротворенный. Он впервые в жизни переживал в своей душе такой глубокий покой и тихую светлую радость.

       Гость наклонился у изголовья деревянной койки и, легким движением прикоснувшись к волосам Власа, сказал:

       - Спи. Пусть Ангел хранит тебя...

       - А мы еще увидимся? - спросил Влас.

       - Непременно, непременно увидимся.

       Засыпая, Влас смотрел на Гостя, и ему казалось (а может быть, это было на самом деле), что Гость был объят золотым сиянием. И тут Влас вспомнил: "Ну, конечно. Как же это я сразу не узнал Его. Да, да, все как на той иконе, которую бабушка хранила в чулане: и овал лица, и этот удивительный взгляд, и изображен Он на той иконе тоже сидящим в камере. А как называется икона? Как же она называется? Кажется, "Иисус Христос в темнице"".

       Утешенный найденным ответом, Влас крепко заснул.

       Когда он проснулся, уже светало, но "вертолет" пока не отобрали. "Значит, шести еще нет", - подумал Влас.

       Он огляделся. Гостя не было. Сразу же всем телом юноша рванулся вперед и, навалившись на железную дверь, начал стучать. Дверь приоткрыли.

       - Чего тебе, Филимонов? - раздался из просвета недовольный голос надзирателя.

       - Простите за беспокойство. Я это... у меня вопрос. А где Гость?

       - Какой гость?

       - Ну, сосед, подселенец мой где?

       - А-а ты про него? - надзиратель вздохнул, - я же говорил тебе, что он только до утра. Увели его уже. Всё.

       - Что значит всё!? Куда увели-то?

       - Куда, куда? На кудыкину гору. Не знаешь что ли, куда из этой камеры уводят?

       И уже закрывая дверь, надзиратель пробормотал:

       - Высшая мера наказания. Приговор приведен в исполнение.

       - Да как же вы могли!? - закричал Влас. - Он же ведь для меня, Он же мне, Он за нас...

       ...И тут Влас проснулся от лязга железной двери. Вошедший надзиратель забрал "вертолет" и объявил, что заключенному Филимонову необходимо привести камеру в надлежащий порядок, так как сегодня будет делать обход начальник тюрьмы.

       Влас молча буравил глазами надзирателя, пытаясь понять, что приснилось и что было с ним ночью на самом деле.

        Когда надзиратель ушел, Влас запустил руку под робу, крестик был на месте. Тот самый крестик, что подарил ему Он.

       Дабы занять себя и успокоиться, Влас стал молиться той молитвой, которой научил его Он. И на удивление Власа, молитва у него шла.

       Минут через сорок дверь снова отворили, и на пороге показался начальник тюрьмы, полковник Стопунов.

       Влас встал и, не давая полковнику открыть рта, выпалил заранее приготовленный вопрос:

       - Его-то за что казнили!?

       - Кого его? - не понял полковник.

       - Христа, - твердо ответил Влас и шагнул вперед.

       - Какого еще Христа?

       - Того, Который в этой камере со мной ночью был.

       Последовала минутная пауза. Полковник оценил ситуацию и членораздельно, постепенно ускоряя темп, сказал:

       - Во-первых, заключенный Филимонов, никого ночью в этой камере кроме тебя не было, а во-вторых, тебе нет смысла разыгрывать из себя сумасшедшего, по той простой причине, что в соответствии с полученным сегодня утром приказом все смертные приговоры на территории Российской Федерации заменены пожизненным заключением или сроками. Потому не валяй дурака, тебя и так не расстреляют и скоро переведут на зону. О чем я собственно и пришел сообщить.

       Полковник четко, по-военному развернулся и вышел, громко хлопнув дверью.

       Влас рухнул на пол. Он-то знал, что дело вовсе не в приказе, а в том, что Христос умер за него, Власа Филимонова. И хотя полковник сказал, что никакого Христа в камере не было, но он-то знал, что был. И все-таки Власу было мучительно жаль Гостя, он с печалью думал: "Эх, чуть-чуть не дотянул до приказа Гость. Был бы жив сейчас".

       И был Власу голос:

       "Утешься, брат. Не печалься обо Мне, а плачь о грехах своих, ибо Я даю тебе время на покаяние".

       Несомненно, это был голос Гостя.

       "Значит, Он жив! Значит, и тут Он не обманул, и мы с Ним еще увидимся", - радостным вихрем пронеслось в сознании Власа.

       И хлынули из очей Власа потоки слезные, словно некая преграда рухнула. Легко и радостно лились слезы. И казалось ему, что слезы смывают какую-то серую пелену с его глаз и он начинает видеть лучше, яснее, чище.

       Рукой Влас крепко прижимал к сердцу Его подарок, нательный крестик, который только на земле так называется, а на небе именуется оружием Божественной любви.       

        Шел второй год третьего тысячелетия от Рождества Христова. Влас вернулся в Москву. В тот год зима в Москве была снежной. После десяти лет тюремных пейзажей столица показалась Власу слишком роскошной и пресыщенной. Он уже начал было мысленно прощаться с Москвой своей юности и, приближаясь к родному дому на Чистых Прудах, очень боялся и здесь увидеть сияющие огни мира удовольствий и развлечений. Но, выйдя из метро на станции "Чистые Пруды" и нырнув во дворы, Влас облегченно вздохнул. Здесь Москва осталась Москвой. Той самой, которую он любил с детства - Москвой грибоедовской и булгаковской.

       Был вечер. Влас медленно шел по снежному пуху. Словно очарованный странник, он любовался московскими дворами и уютными особняками, дремлющими на снежных перинах сугробов, в желтом свете фонарей...

       Уже через неделю Власу казалось, что он никогда не уезжал из Москвы. Как будто и не было этих десяти лет заключения. Привычно ворковала на кухне мать в своем плюшевом халате, знакомо посвистывал старый чайник, под которым "синим цветком горел газ". 

       Почти все время Влас проводил дома. Только поздно вечером он выходил полюбоваться старой Москвой. И с полчаса одиноко побродив по дворам, возвращался.