Позже она села в кухне перебирать старые фотографии. Трудно поверить, что она была такой молодой. Но вот она, на снимках, в короне, с букетом роз, улыбается направо и налево, счастливая, наивная, и совершенно не представляет, что ее ждет.

Хорошо бы протиснуться сквозь годы назад и как-нибудь взять да и остановить время. Она бы остановила его на том вечере. Но время движется вперед и тянет за собой, хочешь ты того или нет.

Копания в старых фотографиях и газетных вырезках навели на размышления о серии событий, которые предшествовали ее сегодняшнему решению. Наверное, все началось в Атлантик-Сити, когда она потеряла Чарльза, затем Ричарда, а потом и обоих родителей в один год. Но последней каплей для нее стала Хейзел.

Хейзел пришла на работу веселая, смеялась, а назавтра ее не стало. Такая внезапная смерть, полная неожиданность. И долго еще всем казалось, что она вот-вот ворвется в двери с прибауткой на устах, рассмешит всех, взбодрит, похвалит, чтобы почувствовали себя умнее. Все старались работать как обычно, но со временем — очень медленно — с болью поняли, что она не вернется, и жизнь в офисе вдруг стала пресной, работа трудной, часы долгими. Дня не проходило, чтобы кто-нибудь не сказал: «А помните. Хейзел говорила…» Или: «А как бы с этим разобралась Хейзел?» Она была их моторчиком, и много лет все работали с радостью. Вместе с ней ушел стимул вкладывать душу в дело, ушло чувство гордости, что они в Команде Хейзел. Им всем страшно ее не хватало. Но у Мэгги смерть Хейзел выбила почву из-под ног. В тот год, когда она потеряла обоих родителей. Хейзел незаметно заняла их место и стала для Мэгги опорой и наставником. Хейзел была для нее предметом обожания, человеком, на которого Мэгги смотрела снизу вверх. Хотя на Хейзел снизу вверх смотрели все, кто ее знал. Забавно, учитывая, что ростом она была всего три фута четыре дюйма[7].

«Какая крошка!» Эту фразу большинство людей хоть когда-нибудь да слыхали в свой адрес, но относительно Хейзел Уизенкнот это была чистая правда. Когда она родилась, отец мог держать ее на ладони, и все же оба родителя были буквально потрясены, когда доктор сообщил, что их девочка ростом будет немногим больше трех футов[8]. Только во втором классе Хейзел сама начала замечать что-то странное. Она не становилась выше, в отличие от остальных детей в классе. Она спросила родителей, у тех были готовы ответы, и если она когда-то и обижалась на судьбу или жалела себя, то они об этом не знали. Каким-то образом ее мать подобрала очень верные слова и произнесла их в подходящий момент. Хейзел сказали, что она отличается от других, но зато она «особенная», и ей понравилось это слово. Она с этим справилась и постаралась соответствовать. Но кое-чего родители не знали. Не знали они того, что внутри ее маленького тела билось сердце прирожденного бизнесмена, вернее, прирожденной бизнесвумен, и ей не терпелось начать.

Всего через пять коротких лет миссис Мэй Флауэр, доев омлет, мыла тарелку, когда раздался стук в дверь. Она вытерла руки, гадая, кто мог наведаться в гости в такой час, но, открыв дверь, никого не увидела. И собиралась уже закрыть ее, как вдруг откуда-то снизу раздался голос:

— Добрый день, мэм.

Опустив взгляд, Мэй Флауэр обнаружила человечка в маленьком, аккуратном комбинезончике и с розовой заколкой в волосах. Миссис Флауэр никогда в жизни не встречала таких маленьких людей.

— Добрый день, мэм, — повторил человечек. — Надеюсь, он для вас добрый.

Миссис Флауэр была настолько поражена видом говорящего крошечного создания, что в ладоши захлопала от восторга.

— Батюшки мои, какая прелесть! Так и хочется схватить и затискать до смерти, только поглядите на эти игрушечные ручки и ножки! Просто куколка, ей-богу, говорящая куколка!

Куколка очаровательно улыбнулась:

— Спасибо, мэм.

Миссис Флауэр распахнула дверь и сказала:

— Входи же, лапонька, входи, я тебе сейчас пирожка принесу или еще чего, ты же не откажешься, правда? Ай, какая жалость, что мужа-то нет дома. Он ни за что не поверит. Ты с цирком приехала?

— Нет, мэм, что вы, — сказала малышка. — Я живу здесь, в Вудлоун, на Тринадцатой Южной улице, кварталах в пяти отсюда. — Она указала на стоящую неподалеку машину. — Меня мама подвезла.

Миссис Флауэр взглянула в указанном направлении и увидела сидящую в зеленом «шевроле» женщину нормальных размеров, та улыбнулась и помахала ей рукой.

Она помахала в ответ, провела малютку в комнату и предложила сесть.

— Чем я могу помочь тебе, дорогая? Ты ведь небось на что-нибудь деньги собираешь?

— Ой, нет, мэм, я только хотела узнать, не желаете ли вы избавиться сегодня от сорняков?

— Сорняков?

— Да, мэм. Когда мы проезжали мимо, я заметила у вас сорняки, надо их выполоть. — Говорящая кукла подошла к подоконнику гостиной, доходящему ей до носа, приподнялась на цыпочки и ткнула пальчиком в лужайку. — Давайте я вам за доллар прополю лужайку перед домом и сбоку.

— Ты хочешь… выполоть сорняки?

— Да, мэм.

— Ты уверена, детка? Это же трудная, грязная работа, совсем не для такой крохотульки.

— А мне нравится работать. Правда.

Миссис Флауэр прижала руки к сердцу:

— Ох, душечка, я не хочу, чтобы ты этим занималась. Можно я просто подарю тебе доллар? Увидеть тебя на своем крыльце — уже того стоило. Ты мне так подняла настроение!

Кроха нахмурилась:

— Нет, мэм, за так я деньги взять не могу, я должна их заработать.

Миссис Флауэр поняла, что девочка непреклонна, а отпускать ее с пустыми руками не хотелось.

— Ну ладно, детка, если хочешь полоть, — поли.

Несколько минут спустя, когда миссис Флауэр нарезала пирог и поставила на стол высокий стакан чая со льдом для своей неожиданной маленькой гостьи, в дверь постучали. Это была соседка, Перл Джефф, жена судьи. Она только что вернулась с обеда в бридж-клубе и не успела переодеться и снять жемчужное колье.

— Мэй, ты в курсе, что у тебя на лужайке перед домом сидит карлица? — резко спросила она.

— Да, я в курсе. Заходи, — сказала миссис Флауэр, вытирая руки о передник.

Жена судьи вошла в дом, вид у нее был крайне озабоченный.

— Почему у тебя на лужайке сидит карлица?

— Ну, Перл, она постучала и сказала, что хочет поработать — прополоть сорняки. Я говорю, не обязательно, мол, сорняки дергать, я могу и так денег дать, а она — нет, не хочу, хочу прополоть лужайку, ну что было с ней делать? Я и говорю — ладно, если хочешь, давай. Вот она и пропалывает. Такие дела. Не знаю, что и думать, но она такая милая.

Жена судьи отодвинула занавеску и посмотрела на кроху.

— Тоже мне новость — ты вечно не знаешь, что думать. Сколько ей лет?

— Трудно сказать, может, шесть, а может, и все шестьдесят. Как определить возраст у лилипута? Не представляю.

Не отрывая взгляда от окна, жена судьи сказала:

— Н-да-а, чудеса-а, тут не знаешь, чего и ждать, верно?

— Да, верно. Если бы в восемь утра мне сообщили, что нынче ко мне в дверь постучит настоящий живой лилипут, я бы не поверила.

— А кто бы поверил? Все равно как если бы розовый слон заявился к тебе на обед и уселся за стол. Она не цыганка, как тебе кажется?

— Ой, нет, она живет в пяти кварталах отсюда. Вон ее мама в машине ждет. Крошка до ужаса похожа на маленькую Ширли Темпл[9], правда?

Два дня спустя жена судьи позвонила соседке по телефону:

— Я тебе одно скажу, Мэй, твоя лужайка никогда не выглядела лучше. Я рассказала судье о маленькой лилипутке, которая у тебя сорняки повыдрала, и он велел, если снова ее увидишь, попросить, чтобы и к нам пришла. А то нас одуванчики вконец одолели. Уолтер совсем уже старик стал, слепой, куда ему с одуванчиками тягаться. Он теперь только кусты пострижет, газонокосилкой пошурует — да и уходит.