Резкий стук в окно заставил Гумилева и Теркина вскочить на ноги, схватившись за автоматы.

– Кто это? – нервным шепотом спросил оставшийся сидеть Жигулин. На лбу его выступили крупные капли пота.

– Не знаю, – одними губами ответил кузнец. – Давайте пока вон в комнату спрячьтесь. Если полицаи, уходите через окно. Ефрем, выведешь?

– Ага, – часто закивал Жигулин. Он с трудом выбрался из-за стола и поманил Гумилева и Теркина в неосвещенную комнату, отгороженную от горницы плотной занавеской.

Василий первым делом бесшумно прокрался к окну и осторожно выглянул наружу. Видимо, он остался доволен увиденным, потому что повернулся к Гумилеву и успокаивающе кивнул головой – все в порядке.

Все трое затаили дыхание. Было слышно, как кузнец тяжело протопал в сени, стуча своим костылем об пол. Заскрипела отворяемая дверь.

– Что ты все запираешься, Алексеич, – услышал Гумилев чей-то недовольный голос, – как будто прячешь кого! Я-то что, мое дело маленькое, а если вдруг немцы ненароком заглянут? У Пахоменки-то, слыхал, всю семью батогами пороли – показалось им, вишь, что дети у Петро слишком часто в лес бегают. Он кричит – ягоды они там собирают! – а ему: врешь, собака, ты с партизанами путаешься! И в батоги...

Лев заглянул в щелку. В дверях горницы стоял тщедушного сложения мужичонка с красными слезящимися глазами. Крюков не пускал его дальше порога, заслоняя своей широкой спиной занавеску и прятавшихся за ней гостей.

– Так то Пархоменко, – проговорил кузнец рассудительно. – У Петро просто вид такой – даже когда правду говорит, все равно кажется, что врет.

– Ну, смотри, Алексеич, – мокрые глаза мужичонки воровато ощупывали комнату, – мое дело совет добрый дать, по-соседски, как говорится. Да, я ж к тебе по делу. Махорки не отсыплешь мне до понедельника? В понедельник я в город поеду, оттуда привезу.

– Махорки? – переспросил Крюков. – Отчего ж не отсыпать. Пойдем, сосед.

– Куда это? – удивился красноглазый. – Кто ж табак в сенях хранит?

– Пошли, пошли, – кузнец взял его за плечо, легонько подтолкнул к двери. – Ты ж за куревом пришел? Курева дам. А гостей я нынче принимать не намерен.

Он вернулся минут через десять, злой и встревоженный.

– Выходите, все в порядке. Прогулялся я за ним малость – он домой к себе вернулся. Верно, действительно за махоркой заходил.

– А чего хмуритесь тогда, Антон Алексеевич? – спросил Гумилев.

– Да не нравится мне что-то. Сам не пойму что, а вот только чую – что-то не так. Макар, конечно, мужик скользкий, но немцам вроде не стучит. Я бы знал, если что.

– Хочешь сказать, ты здесь все про всех знаешь? – насмешливо спросил оправившийся от испуга Жигулин.

Крюков пожал мощными плечами.

– Знаю, что гниловат тут народишко. Лучшие в лес ушли, а те, что остались, вертятся, как ужи на сковородке – и нашим, и вашим. Доверять никому нельзя.

– Что, и тебе? – не унимался Ефрем.

– По-хорошему – и мне нельзя. Откуда вам знать, может, я немцам уже давно продался?

– Ну и шутки у тебя, Антон, – скривился Жигулин. – Вот доложу товарищу Титоренке, он тебе мигом устроит просветление.

– Хватит ругаться, – оборвал его Теркин. – Мы еще дело свое не доделали. Давайте вернемся к карте, товарищи.

– Да про карту я уже все вам рассказал. Большому отряду в Стрижавку не пробиться. Маленькой группе – может быть, и получится. Будь у меня две ноги, я бы все-таки по реке попробовал спуститься. Знаете, как казаки в старое время делали? Тростниковую трубочку срезали и через нее дышали, под водой сидя.

– Это правда, – подтвердил Лев. – В византийских хрониках есть рассказ о том, как славяне незамеченными подошли так к самим стенам Константинополя.

Кузнец с уважением взглянул на него.

– Вон как, не знал. Казаки, значит, от них переняли. В общем, я бы так сделал. Вы вот про Бондари говорили – там сейчас поста немецкого нет, к реке можно свободно подойти. Оттуда, правда, до ставки километров пятнадцать, проплыть их под водой вряд ли кто-то сумеет. Но на берег можно выбраться за вторым кольцом оцепления, а это гораздо ближе. Семь-восемь километров – и вы, считай, уже в логове.

Крюков огорченно хлопнул себя по культе.

– И я бы с вами пошел! Плюнул бы на все, и пошел бы! Да только на кой черт я вам там нужен такой...

– Слышь, Алексеич, – неожиданно спросил Жигулин, пристально рассматривая кузнеца. Зрачки у него сузились, глаза, как маленькие буравчики, сверлили жесткое лицо Крюкова. – А где супруга-то твоя, Алена Ивановна? Я сразу как-то не сообразил, а теперь смотрю – холостякуешь ты.

У Крюкова задвигался на шее кадык.

– В городе Алена, – неохотно проговорил он. – Работу нашла.

– Ух ты! – восхищенно воскликнул Жигулин. – Работу! Ну, повезло... и кем же она там трудится?

Кузнец посмотрел на него тяжелым взглядом.

– Тебе-то что, Ефремка? Тоже захотел грошей подзаработать?

Теркин хмыкнул, хлопнул Гумилева по плечу.

– Ну, ребята, вы тут поговорите, а мы покурим пойдем.

Крюков кивнул.

– Осторожней только, чтоб с улицы вас не увидали. Тут, знаете, любопытных глаз хватает.

Лев и Василий, закинув автоматы за плечи, вышли на крыльцо. Пока они разговаривали, на село упала ночь – темень стояла такая, что опасения кузнеца казались напрасными.

– Чего-то они между собой не поделили, – сказал Теркин. Доставать папиросы он не торопился. – И не вчера, а давно.

– Я тоже заметил. Не любят они друг друга.

– Как тебе кузнец?

– Да вроде нормальный мужик. А что, думаешь...

Теркин цыкнул зубом.

– Да не то, чтобы думаю... А только вот тоже какое-то у меня чувство смурное. Как кузнец сказал – что-то не так. Пора уходить, как считаешь?

– Вот так, не попрощавшись?

– Да не в прощании дело. Этого балабола надо забрать. Без него в лесу ночью заплутаем.

Он подумал, похрустел пальцами.

– Вот что, Николаич, я сейчас схожу до ветру, заодно погляжу, все ли в округе спокойно. Ты пока перекури, чтоб правдиво все было. Вернусь – берем Ефрема за шкирку и обратно к партизанам.

– Может, вместе поглядим?

– Ты вон за дорогой смотри. А я по задам пройдусь.

Ткнул Льва в бок локтем и растворился в ночи.

Лев постоял немного, прислушиваясь к далекому лаю собак. Достал папиросу, чиркнул спичкой. Огонек на мгновение выхватил из темноты стройные абрисы тополей за околицей. В небе перемигивались крупные звезды.

– Дяденька, а дяденька! – услышал он чей-то шепот. Обернулся, положив руку на автомат.

– Дяденька! – испуганно шептал кто-то из-под большого куста сирени, росшего у калитки. – Мне сказать вам что-то надо, подойдите сюда!

«Ловушка?» – подумал Лев. Голос был совсем мальчишечий, тонкий. На всякий случай сдернув с плеча автомат, Гумилев шагнул к сирени, присел на корточки.

– Дяденька, – торопливо заговорил невидимый мальчишка, – уходить вам надо, сейчас полицаи придут! Уходите быстрее, а то схватят вас! Выдали вас, дяденька!

– Кто? – Лев просунул в кусты руку и ухватил пацана за худое плечо. – Кто выдал?

– Батька мой! – мальчишку трясло от страха. – Он со старостой говорил, а я подслушал. Бегите к своим, дяденька, пожалуйста!

«А кто твой батька?» – хотел спросить Гумилев, но не успел. В темноте послышался слабый, едва различимый звук – будто шуршала плотная ткань. Лев отпустил мальчишку, воткнул папиросу в землю и поднялся.

К дому кузнеца с двух сторон крались темные силуэты.

Неожиданно для себя Лев запаниковал. Что делать? Бежать в дом, предупредить Крюкова и Жигулина? А если за это время враги возьмут их в кольцо? Нет, не успеть! И потом, где-то рядом бродит в темноте Теркин. Значит, надо стрелять первым. Как там говорил Наполеон – ввяжемся в бой, а потом посмотрим?

Четыре темные фигуры приблизились к калитке. Теперь Лев мог рассмотреть их как следует. Двое в полицейской форме, в кепках с длинными козырьками. В руках автоматы. Еще двое – просто здоровые бугаи в пиджаках и кепках-восьмиклинках. Вторая группа бесшумно огибала ограду, уходя в густую тень тополей. Сейчас они окружат дом, понял Гумилев, и тогда нам точно не выбраться!