Мозг опять отключился – теперь Жером двигался на одних рефлексах. Что бы там ни было у нее в руке, ему нужно было не попасть под удар этого оружия.

Он прыгнул в сторону, врезался в нагромождение каких-то стульев, упал на колени. Ящерицей проскользнул за массивным старинным шкафом. Раздался громкий треск – шкаф раскололся надвое, будто разрубленный невидимым топором.

На счастье Жерома, в зале было слишком много мебели. У него за спиной разлетались вдребезги мраморные столешницы, звонко лопались деревянные ребра козеток, рассыпались в щепки комоды. Но сам он каждый раз оставался невредим и подбирался все ближе и ближе к огромному, темному от крови зеркалу.

Потом наступила тишина. Жером осторожно выглянул из-за края исполинского гардероба и увидел белокурую тварь совсем рядом. Она настороженно обводила взглядом зал, который заволокло пылью, словно поле боя – клубами порохового дыма. Сейчас Жером находился у нее за спиной. Один прыжок – и он повалит ее на пол, вырвет у нее ту штуку, которой она расплавила его пистолет и переломала мебель. С такой штукой можно будет попробовать прорваться, сказал себе Жером и прыгнул.

Мария фон Белов развернулась, выбросив вперед правую руку. Невидимый луч задел его по касательной – Жерому показалось, что плечо его расплющили огромным кузнечным молотом – и продолжил свое движение, коснувшись вымазанного кровью зеркала.

Стекло взорвалось с оглушительным звоном. Жерома швырнуло на пол, на него посыпались темные от крови осколки.

– Шайссе, – хрипло проговорила Мария фон Белов. – Я из-за тебя зеркало потеряла!

Жером попытался вскочить, но правую ногу пронзила острая боль. Кость сломалась, как спичка – острый конец ее проткнул ткань брюк.

– Не дергайся, – велела фон Белов. – Я не хочу убивать тебя быстро.

Катя не понимала, что происходит. Жером почему-то не сумел выстрелить в фон Белов, потом та стала размахивать руками, и в зале начала взрываться и разваливаться на куски мебель. Потом разлетелось зеркало, в котором шевелилась какая-то прозрачная фигура...

Катя зажмурилась, когда на нее посыпались осколки. Один крупный осколок глубоко вонзился в подлокотник кресла – сантиметров на десять правее, и он рассек бы ей шейную артерию.

Жером лежал на полу, а Мария фон Белов, бочком, как гиена, приближалась к нему, сжимая в руке какой-то предмет. Когда она взмахивала рукой, Жером дергался и вскрикивал от боли.

«Тварь, – подумала Катя, – мерзкая, отвратительная тварь! Если бы я умела убивать взглядом, ты уже давно превратилась бы в труп!»

Но взглядом она убивать не умела. Довольно и того, что ей удалось исцелить себя после нанесенных Марией фон Белов ран.

Взгляд ее упал на воткнувшийся в кресло осколок. Он был очень острым и засел в деревянном подлокотнике прочно.

Катя вытянула руки и попыталась перерезать свои путы краем осколка. С третьей попытки это удалось – туго затянутый резиновый жгут лопнул с довольно громким хлопком. Но стоявшая к ней спиной Мария фон Белов даже не обернулась, увлеченная расправой над Жеромом. Возможно, про себя она уже считала Катю мертвой.

Жгут, стягивавший ноги, Катя просто развязала. Мышцы сильно затекли, и ей пришлось потратить еще минуту, разминая их пальцами.

Она с трудом поднялась с кресла, стараясь производить как можно меньше шума. Не обращая внимания на порезы, вытащила осколок из деревянного подлокотника. На подламывающихся ногах сделала несколько шагов по направлению к Марии фон Белов.

– Сначала я сломаю тебе руки, – говорила Мария фон Белов, наклонившись над Жеромом. – Потом переломаю ребра. Потом возьмусь за позвоночник. Ты будешь умирать долго, ублюдок. Или ты скажешь мне, кто ты и зачем тебе понадобились предметы.

В этот момент Жером увидел за ее спиной Катю, и в глазах его сверкнули хорошо знакомые ей огоньки.

Он длинно, со вкусом выругался – этого ругательства Катя не знала, но, видно, оно означало что-то очень нехорошее, потому что Мария вздрогнула, как от удара и занесла руку с зажатым в ней морским коньком.

Катя увидела, как лицо Жерома исказила гримаса боли. Рука у него вдруг дернулась, как у сорвавшейся с ниточки марионетки, и выскочила из плечевого сустава.

Жером закричал – громко, давая Кате возможность подойти совсем близко.

– Ауфидерзеен, сука! – сказала Катя, замахиваясь.

Адъютант Гитлера успела обернуться. Но больше она не успела сделать ничего.

Тяжелый осколок зеркала вонзился в красивое холеное лицо Марии фон Белов и раскроил его надвое.

Маленький городок Байройт, спрятавшийся среди лесов и холмов долины Красного Майна, казался Гитлеру после шумного и насквозь пропитанного политикой Мюнхена сонным и скучным.

В Мюнхене кипела жизнь, на площадях собирались митинги, в пивных гудели обозленные нерешительностью берлинского правительства бюргеры, на улицах фрайкоровцы дрались с коммунистами. А здесь время как будто остановилось.

Журчали фонтаны, шелестели листвой роскошные сады, пуховые облака застыли, словно приклеенные к глянцево-синему небу. Спокойный, тихий, уютный Байройт не замечал потрясений, заставлявших корчиться в революционных судорогах большие города Германии. Капповский путч, восстание в Руре, попытка создания Советской республики в самой Баварии – все это происходило где-то в другом мире. Жители Байройта продолжали жить своей обычной, размеренной жизнью, работали в мастерских, торговали в лавках, покупали овощи на рынке, пили знаменитое пиво «Браунбир» под тенью развесистых каштанов.

– Мещанское гнездо, – презрительно сказал Гитлер Розенбергу.

– Возможно, – пожал плечами тот. – Но мне, как архитектору, этот город по душе. Здесь все дышит благословенным восемнадцатым столетием.

– Чересчур слащаво, – фыркнул Гитлер. – В таких местах великие дела не делаются.

– Погодите, Адольф, – усмехнулся Розенберг. – Дитрих не напрасно позвал нас сюда. Он вообще никогда ничего не делает зря, вы еще не заметили?

Гитлер задумчиво кивнул.

Эккарт зарабатывал себе на жизнь ремеслом литератора. Он писал поэмы и пьесы, приводившие Гитлера в восторг. Казалось, сам Гете вновь воплотился в этом грузном, лысом человеке, злоупотреблявшем алкоголем и морфием. Гитлер, который был младше Эккарта на двадцать лет, относился к нему с благоговением.

Несколько месяцев назад Эккарт познакомил его с Розенбергом – молодым человеком, недавно приехавшим из Советской России. Розенберг происходил из остзейских немцев, потомков тевтонских рыцарей, завоевавших некогда Прибалтику. Он ненавидел большевиков и евреев и, как многие немцы, родившиеся далеко от фатерлянда, мечтал о возрождении сильной Германии.

– Мы – наследники Нибелунгов, – говорил он, горделиво выпячивая нижнюю челюсть, – северных великанов, владевших некогда всем миром! Нордические ладьи с лебедиными шеями доплывали до Северной Африки – их изображения сохранились на сосудах додинастического Египта! Белокожие голубоглазые воины были господствующей элитой у народа аморитов, покоривших весь Ближний Восток и основавших Иерусалим. Они создали нордический слой в той самой Галилее, из которой вышел Христос. Персы-арии и сам Заратустра вели свое происхождение от великих королевских династий Севера! Увы, низшие расы, темноволосые и круглоголовые, обманом и хитростью потеснили благородных северных воителей, проникли путем заключения смешанных браков в нордическую расу и разложили ее изнутри. Теперь перед нами стоит задача возродить силу Севера и построить на фундаменте чистоты арийской крови величественное здание Третьего Рейха!

Энциклопедические знания Розенберга произвели впечатление на Гитлера. Сам Адольф не мог похвастаться хорошим образованием: в юности он с трудом закончил четыре класса реальной школы, и до войны не интересовался ничем, кроме живописи и архитектуры. Однако то, что Розенберг был младше почти на пять лет, не давало честолюбивому Адольфу признать его авторитет. Он тут же принялся спорить с наглым остзейцем, хотя возразить по существу ему было нечего. Не станешь же, в самом деле, опровергать гипотезу о нордическом происхождении цивилизации! Поэтому Гитлер цеплялся к мелочам: Атлантида, которая, по мнению Розенберга, была прародиной Ариев, не больше, чем красивый миф; индусы, может, и несли в себе когда-то толику арийской крови, но достаточно на них посмотреть, чтобы убедиться, что они-то и есть ярко выраженные темноволосые и круглоголовые унтерменши, и так далее.