3-я эскадрилья взлетает звено за звеном. Последнее время погода стояла отвратительная, но сегодня на небе ни единого облачка. Упражнения, рассчитанные по минутам, следуют одно за другим. Они выполняются точно, быстро и ловко.

Перестроение происходит над Сталиногорским металлургическим комбинатом, высокие трубы которого выплевывали в прозрачную синеву неба клубы черного дыма. Машины проходят над группой наших гостей безупречно. Представление окончено. Один за другим самолеты садятся. И вдруг разыгрывается драма. Монье, который садился последним, по радио сообщает тревожную весть: отказал мотор, так как прекратилась подача топлива. Летчик еще может выпрыгнуть с парашютом, но он хочет любой ценой спасти самолет. Он решает сесть с остановившимся двигателем. Молниеносно очищается посадочная полоса. Считая секунды, мы сладим за посадкой. По мере приближения самолета я ловлю себя на том, что говорю вслух:

— Маловато высоты… Очень мало… Слишком мало…

Самолет идет на снижение. Остается какая-нибудь сотня метров до посадочной полосы, а до нее сплошная стена деревьев. Я стискиваю зубы, закрываю глаза и чувствую, как меня прошибает холодный пот. Машина задевает верхушки деревьев. Со страшным грохотом, как при ударе гигантского молота по наковальне, она падает на землю, подскакивает и вновь падает, разваливаясь на куски. Все бросаются к месту падения. Я подбегаю одним из первых. Что с Монье? Невероятно! Он приподнимается среди обломков, встает и даже делает несколько шагов. Мы замираем. Монье улыбается. Он жив. Из продолговатой раны на правой щеке струится кровь. Монье держит руки на пояснице, как-будто у него приступ радикулита. Его подхватывают. Увозят на медпункт. Он все-таки успевает сказать нам:

— На этот раз пока еще не конец.

Это ужасное испытание было четвертым в жизни Монье.

В Англии в 1941 году он врезался в дом, пролетев перед этим под проводами высокого напряжения. В 1942 году во время высотного полета он потерял сознание. Предоставленный самому себе «харрикейн» завертелся в воздухе, выполняя такие акробатические фигуры, от которых даже у самых бесстрашных встали волосы дыбом. В тот момент, когда самолет вот-вот должен был врезаться в землю на глазах у охваченных ужасом людей, ожидавших неминуемой катастрофы, Монье пришел в себя и сумел посадить самолет так, как будто бы ничего не произошло. В Палестине в 1943 году неисправность мотора заставила его приземлиться, вернее «приводниться», на озеро Тибериад. И хотя самолет при этом скапотировал, Монье все же удалось выбраться из полузатонувшего самолета и добраться до берега.

Наконец, пятую отсрочку у смерти он получил позже в Антоново, когда ему пришлось возвращаться одному после исключительно тяжелого бреющего полета и приземлиться с абсолютно сухими баками.

Да! Можно сказать, что Монье, наш «победитель смерти», еще не раз заставит нас постареть на десять лет за несколько секунд. Одаренный необычайной силой, Монье не мог жить без приключений. После войны он по-прежнему продолжал играть с судьбой, испытывая реактивные самолеты «Ураган» производства фирмы Дассо.

В этот же памятный день Бертрана пригласили выступить по московскому радио. Ему предстояло сказать несколько слов землякам. Передача получается необычайно комичной. Бертран тщательно подготовил внушительную речь. Вот он четким шагом подходит к микрофону. И вдруг мы видим, как оратор бледнеет. Он ищет свои записи, но не находит их. Оператор волнуется. Бертрану остается только импровизировать. И вот на своем бургиньонском наречии, сочным, густым голосом старина Бертран говорит то, что у него лежит на сердце:

— Алло… Алло… Говорит Москва! Алло… С вами говорит Бертран. Бургиньонцы, братья! Бургиньонцы, друзья! Не беспокойтесь, очень скоро я вернусь к вам, и тогда мы все соберемся вместе и выпьем добрый бокал вина… Ну, пока! До скорого свидания, братья!

Выступление закончено. Побагровевший от напряжения, но счастливый Бертран возвращается к нам. Мы буквально покатываемся от смеха. У него гордый и радостный вид. Он невозмутимо восклицает:

— Ну как, ребята?.. Слышали, как я здорово выкрутился?

Водка тоже начинает играть с нами злые шутки. Как-то утром, когда нас особенно одолевала скука, которая, казалось, падала с небес вместе с колючим снегом, когда завывал сердитый, ветер, когда нос примерзал к покрытому инеем оконному стеклу, через которое мы пристально и молчаливо всматривались в огромную белую равнину, неподвижную и безмолвную, когда в глубине души начинался приступ невыносимой тоски, уныния, томления, мой друг Гастон попытался найти в этом зелье утешение для души и столь необходимое тепло для тела. Все видели, как в этот день он частенько прикладывался к своей объемистой фляжке, что в то время никому не казалось удивительным. Мы не обращали на него никакого внимания до тех пор, пока он не упал на пол в самом разгаре наших воспоминаний о прошлых временах. Весь день Гастон пролежал в беспамятстве. Я не отходил от него ни на минуту, и временами мне казалось, что он все больше и больше коченеет. Ночь прошла ужасно — для меня, по крайней мере. Однако на следующий день, когда солнце стояло уже высоко в небе, Гастон, поднявшись раньше меня, распевал во все горло модное в то время танго «Татьяна», как будто с ним ничего не произошло.

16 апреля 1944 года русское командование поручило «Нормандии» воздушную оборону Тулы. Это была высокая честь, оказанная нам. Триста тысяч жителей, оружейные заводы и юные посетительницы Дома Красной Армии — вот чью безопасность мы должны были обеспечить.

В ожидании возможного нападения немцев учеба продолжается. 21 апреля, около полудня, лейтенант Фуко выполнял «замедленную бочку», заканчивая свой утренний вылет. Чтобы исполнить эту классическую фигуру высшего пилотажа, он на большой скорости начал переворачиваться на спину. Высота 100 метров. Внезапно машина резко пикирует. Четверть секунды, и страшный взрыв потряс лагерь. Пламя… Дым… Ничего не осталось ни от Фуко, ни от его самолета.

— Может быть, он недостаточно оправился от тяжелого ранения, полученного им в прошлом году, — в сильном волнении говорит нам Лефевр. — У Фуко получилось уплотнение позвоночника. Из-за этого он чувствовал головокружения, иногда даже терял сознание.

Мы не отвечаем.

Бедный Фуко! Только это мы и можем произнести, провожая его останки в маленькую березовую рощу, которую мы, увы, начинаем посещать слишком часто.

— Господа летчики «Нормандии»! Я заверяю вас, что через месяц мы будем на фронте. Наберитесь терпения, ждите, готовьтесь. Я жду еще пятерых летчиков: капитана Матраса, лейтенанта де ля Салля и аспирантов Бейссада, Версини и Лорийона, которые должны прибыть через несколько дней. Будет сформирована еще одна эскадрилья — «Канская»[21]. Мне также сообщили, что в первых числах мая к нам поступит новая партия самолетов — двадцать истребителей Як-9, вооруженных 37-миллиметровой пушкой. Не рвите удила. Серьезные испытания не заставят себя ждать. Очень скоро мы приступим к выполнению боевых заданий.

Этими ободряющими словами открывает совещание командир полка Пуйяд, собрав всех нас в своем штабе. Наше настроение было не на высоте. Раздражало бесконечное ожидание. Нам казалось, что учиться больше нечему, что мы полностью подготовлены, чтобы идти колошматить немцев. «Довольно проигрывать гаммы! Мы желаем большого концерта!» — рассуждали мы. Но сейчас эта нервозность, эта неудовлетворенность исчезают в мгновение ока: их как рукой снимает обещание командира полка Пуйяда.

И, будто для того чтобы придать этим обещаниям больше веса, на нашем тульском аэродроме развертывается лихорадочная деятельность. Беспрерывно прилетают и садятся истребители Як-9, Ла-5, штурмовики Ил-2, бомбардировщики Пе-2 и американские самолеты «Аэрокобра» и «Бостон». Их пилотируют советские летчики с обветренными, загорелыми лицами. Частенько прилетают По-2, пилотируемые молодыми летчицами. Мы ведем нескончаемые разговоры с прибывшими летчиками о различных методах обучения. Понемногу я начинаю понимать, каким образом Советское правительство смогло поднять весь русский народ, такую многонациональную страну на борьбу против агрессора. В Советском Союзе, может быть, больше, чем где бы то ни было, смелость и героизм почитаются как высшая добродетель человека. Смелость и героизм воспевают поэты, прославляют писатели. Портреты героев помещаются во всех журналах и во всех газетах. Как-то я увидел на фюзеляже одного самолета написанную большими красными буквами фамилию: «Матросов».