Приключившееся ей пришлось пережить сполна. Когда раздалось: «Есть кто-нибудь врачи?», она встала и пошла, потому что оказалась врачом. Поднялась по лесенке в спасательную будку, где находился человек в сердечном припадке, а поскольку на пляже оказалась врачом единственным, ей пришлось сделать и тот самый укол камфары (ничего больше у спасателей не было), после которого человек в себя так и не пришел.

О чем молчать ей теперь было.

На заскорузлой нашей дороге мы оказались случайно. Просто свернули, чтобы уйти от понуро расходившихся с пляжа людей и в одиночестве остаться на косогорной кавказской стезе в похрустывавшем камешками безмолвии. Правда, какой-то звук все же был. За нами все время словно бы слышалось ворчание автомобильного мотора.

Потом она завсхлипывала. Сказать мне было нечего, никакие слова не получались. Не говорить же снова про ныряние с открытыми глазами.

Негромкий и неотчетливый звук автомобиля от нас не отставал. Правильней будет сказать, автомобиль догонял нас, хотя давалось ему это нелегко — дорога шла вверх, а его, как представлялось, совсем маленький мотор, с усилием ехать в горку не справлялся. Звук то снижался, то становился надсадным, то вовсе замирал. Но сомневаться, что он нас догонит, не приходилось — мы-то сами еле плелись.

Куда приведет нас дорога, сказать было трудно. Ни я, ни, по всей вероятности, она на дороге этой не бывали — в местные наши курортные тропы она не входила. Удаляться на нее для романтических прогулок по вечерам и вовсе не стоило, фонарей тут не было, а без минимальных фонарей здешние вечерние прогулки бывали затруднительны. Кусты в иглах, колючки, крупные голыши под ногами и, конечно, отсутствие скамеек гулять с подругами в эту сторону не располагали — разве что с фонариком, но тогда было плохо с батарейками.

Да! Какой-то автомобиль догонял нас. В чистом воздухе уже витал запашок его выхлопа. Дорогу перебежала то ли крыса, то ли еще кто-то. Спутница моя в страхе метнулась ко мне, прижалась и зарыдала.

Мы стояли. Она, прижавшись ко мне, рыдала. Я глядел через ее плечо на дорогу, а все вокруг озирало нас: дорожная галька, дикая груша, раскидавшая в этом месте свои сморщенные дички, колючий куст ежевики, небо с облачками и белым солнцем. И вот, наконец, еще один соглядатай. В отдалении на дороге, переваливаясь, возник запыленный и замызганный маленький «москвич».

Она его, рыдая, не слышала, я же оставался с ней неразделенным, поскольку не решался оставить без защиты припавшего ко мне в удручении, так что водитель ползшего «москвича» видел наше как бы объятие, но продолжал ехать и совсем уже близко от нас засигналил. Ему, видно, было не с руки тормозить на подъеме — завестись потом и поехать в гору он с места вряд ли смог бы. Но, когда она от звука сигнала в испуге метнулась на травяную обочину, а я протянул руки к машине, словно бы собираясь не дать ей ходу, он все же затормозил. Автомобиль словно бы ткнулся в засопротивлявшийся подъем и заглох, а сквозь стекло стало видно, как шофер сразу же поворотился к заднему сиденью, где что-то было навалено.

Потом он попытался завестись, мотор засипел и затих, попробовал еще раз — снова безрезультатно. Тогда он отворил дверцу и вылез. Оказалось, что водитель — брат умершего актера. Я увидел знакомое лицо, но в первую секунду не мог припомнить, кто этот человек, а она, плача, сразу к нему подошла и, опустив руки, потерянно перед ним встала.

— Теперь не заведемся. И бензин кончается, — сказал водитель. — Что делать будем, не знаю.

— Может, сходить с канистрой на заправку?

— Заправка километрах в тридцати. Да и есть ли там бензин? Да и с бензином он необязательно заведется — аккумулятор старый.

Говорил он это все как бы ей, а она, как встала перед ним, так и стояла.

— И солнце! От солнца уезжали, на солнце встали… Пойду схожу в Дом отдыха, может, у них бензину выпрошу. А вы бы здесь побыли, одного его тут оставлять как-то нехорошо. — Он махнул рукой в сторону машины.

На заднем сиденье, накрытый спасательской простыней, подпираемый с одного боку ластами сидел пляжный покойник.

Именно сидел.

Выглядело это совсем неправдоподобно, хотя объяснялось просто. Дикое расположение маленького поселка было изначально чревато нелепым и фантастическим решением внезапных житейских проблем.

Мне почему-то сразу пришли в голову череп и белые челюсти, клацавшие и белевшиеся при вечерних походах в нужник.

«Но зачем ласты? Неужели, чтобы переплыть Ахерон? И разве он его еще не переплыл?» — завертелось у меня голове.

— Конечно, идите. Мы никуда отсюда не денемся. — Сказала она обреченно.

— Может, открыть дверцы, чтобы проветривалось? Жара ведь. — Неуверенно спросил брат.

— Нет-нет! Пожалуйста, не надо! Пусть будет закрыто…

Я же никак не мог отвязаться от Ахерона. Есть ли в нем рыба? — пришло вдруг в голову. А если есть — в реке мертвых она тоже должна быть мертвая. И, значит, рыба плавает там вверх брюхом, как будто ее глушили.

Под ногами уходящего водителя захрустела галька.

Мы остались одни на пустой дороге, по которой, казалось, вряд ли когда-нибудь проедет кто-то еще.

Между прочим, спутница моя послезавтра уезжала, и вроде бы предполагалось, что наши отношения достигнут своих кульминаций до ее отъезда. Не оставлять же на Москву. В Москве — симпатичный и располагающий к себе супруг, и, если там что произойдет, это будет невероятным по отношению к нему свинством.

А сейчас она сидела на жесткой траве, опираясь спиной на ствол какого-то дерева, а машина стояла на дороге. Сидела она с закрытыми глазами, словно спала. Я никаких разговоров не заводил — какие тут могут быть разговоры?! — а думал про то, что нам приключилось.

Хочу заверить читателей, что, несмотря на совершенную нереальность события, — оно не выдуманное, и я, автор этого рассказа, прошу мне верить, а все предстоящие события воспринимать как некую невероятную и неправдоподобную правду.

Все ведь только так и могло происходить в маленьком полупоселке, расположенном на месте древней черкесской деревни, откуда все черкесское население ушло за рубежи России в фатальные для побежденных адыгов давние годы.

Сейчас в нем было не так чтобы много домишек, в которых жил разный пришлый народ. Был небольшой Дом отдыха и небольшое благоустройство; был какой-то ларечек, был железнодорожный полустанок, до которого ехали те, кто выбрал эти места для отдыха. Была и автодорога, но местного значения, по которой добирались на своем велосипеде известные нам уже супруги из Питера.

Как же тут вывезти с пляжа покойника? Вертолеты тогда вряд ли были освоены даже на военных заводах. Врачей вызвать тоже неоткуда, телефон в Доме отдыха несколько дней как не работал, люди с пляжа, едва узнав, что человека не стало, исчезли сразу же, спасатели в своей каморке — а их, между прочим, всего-навсего один — не могли предоставить единственную лодку, потому что за побережьем и лодочным судоходством присматривали сторожевые корабли великой нашей державы, вот и пригодился маленький первого выпуска «москвич» актерского брата, на котором оба приехали из Москвы, причем брат снял комнату где-то под косогором, по которому шла неказистая дорога, которой мы с ней воспользовались для ухода не поймешь куда от случившегося.

Именно так, только с помощью брата и можно было вывезти с прожаренной спасательной станции умершего и привезти во дворик, где братья снимали комнату, и положить на скамью в саду, в тени накрывавшей дворик курортной нашей лозы «изабелла».

Было тихо и душно. Мы ушли с солнцепека в маленькую тень маленькой машины. Несло жаром от плохо остывавшего мотора. Слышался резиновый дух тоже. Один раз машина, скрипнув, осела на нашу сторону, и мы вздрогнули. Почему она осела, думать не хотелось, зато мы то и дело поглядывали на яростное кавказское небо, не появились ли там какие-нибудь большие настойчивые птицы. Какие? Известно какие.

Моя спутница молчала, не всхлипывала, только сказала один раз: «Как же теперь уезжать?»