Неужели они разговаривали всего несколько дней назад? Ему снова хотелось поговорить с ней. Прямо сейчас. Позвонить и сказать, что все в порядке. Что он все прекрасно понимает. Понимает и прощает, на самом деле прощает, потому что никогда никого не любил так, как ее, даже Элизабет. Вильгельмина Нора Адамсон. Он боготворил ее. Всю жизнь. Когда она была юна и слаба, он стал ее опорой. И не только. Он делал все, что она хотела. Ей не нужно было ничего говорить, он и так знал. И готов был на что угодно, лишь бы только исполнить ее желание. Когда мать стала старше и сильнее, когда благодаря своей красоте сумела удачно выйти замуж, она отблагодарила его. Она знала, о чем мечтал сын, знала, что он считал своим предназначением. И пожертвовала всем, заново создав себя, чтобы стать достойной матерью президента Соединенных Штатов.

«Это оказалось не таким уж и трудным делом, правда, мама?» У них не было корней. Маленькая семья не жила на одном месте подолгу, и их почти никто не помнил. Те же, кто помнил — родственники, бывшие мужья, любовники, — либо давно сошли в могилу, либо спились. А может, были слишком глупы, чтобы понять, что произошло. Официальные документы не сохранились. Они с матерью столько раз меняли имена, что докопаться до правды было почти невозможно. Главное — сообщить достаточно реальных фактов. Пьяница-отец. Первый муж. Второй. И последний. Переезды из города в город. Злоупотребление спиртным. Замечательный сюжет для цветистой сказки: красотка-южанка, которая сумела выбраться из грязи и воспитать будущего президента. Она даже написала автобиографию! Получила семизначный гонорар от самого успешного издателя. А когда воспоминания напечатали, она стала обожаемой героиней для миллионов женщин во всем мире из-за того, что ей удалось справиться со всеми невзгодами. И не просто справиться. Восторжествовать над своим прошлым.

Конечно, на самом деле это прошлое никогда не существовало. Вернее, существовало до определенной степени.

До очень важной степени.

«Спасибо, мама, — подумал он. — Хотя тебе было не так уж и плохо, не так ли? С тех пор как я пошел вверх, ты жила хорошо. Оказалась в центре внимания и славы, найдя свое место. Могла посещать бега и сидеть в лучшей ложе, государственные мужи лебезили перед тобой. Но все же хочу, чтобы ты знала: я тебе благодарен. За все, от чего ты отреклась ради меня. И за то, что хранила молчание. За то, что по-своему очень меня любила.

За то, что позволяла любить тебя.

И я тебя прощаю…»

Президент Томас Фредерик Адамсон открыл глаза, и в голове перестало шуметь. На какой-то миг он оказался сбитым с толку. Где он? Кто говорит? Затем понял: «Конечно! Это ведь обсуждение бюджета». Встречу назначили несколько недель назад. Необходимо было принять решение по затратам на оборону и о сокращении расходов. А сейчас выступает министр обороны. Сердится. Ему кажется, что сокращение расходов не только деморализует армию, но приведет к снижению боеспособности страны.

Министр что-то монотонно бубнил, и Том Адамсон перестал его слушать.

Он думал о еще одной любви в своей жизни.

Элизабет.

Вчера о ней напечатали в газете. На первой странице «Вашингтон джорнэл». Он с гордостью прочитал статью. Заголовок гласил: «Женщина, которой восхищаются во всем мире». И это правда. Элизабет приобрела большое влияние и власть. Но вовсе не из-за своего положения. Благодаря своим добрым делам и умению сострадать. Она умела говорить как никто другой, гораздо лучше его. Элизабет могла зажечь толпу, достучаться до людских сердец, завладеть их душами. Она умнее его. И всегда была. Он знал, что Элизабет многим пожертвовала, чтобы помочь ему достичь самой вершины. Давным-давно они решили, что его карьера станет их карьерой, а его цель — их целью. Она считалась одним из лучших юристов в стране, но давно бросила собственную практику, чтобы заниматься его предвыборными кампаниями, следить, чтобы не возник конфликт интересов. Как и мать, она пожертвовала своей жизнью ради него. И Том Адамсон знал об этом.

Он все понимал. Понимал все, что она сделала, и все, что будет делать в дальнейшем.

Поймет ли она его? То, что он собирается сделать и зачем?

Том Адамсон больше не мог оставаться на заседании по обсуждению бюджета. Просто невыносимо. Кто-то еще выступает, срываясь на крик. Замминистра. Законченный неудачник. Слишком молод и неопытен для такой работы. Зря его назначили. Адамсон знал, что это его упущение. Он всегда ценил преданность выше опыта.

Следовало бы знать, что не существует никакой преданности. Есть только…

Только сам человек.

Президент встал из-за стола и бросился к выходу. Люди в зале оторопели от неожиданности, но Тому Адамсону было наплевать. Он пробежал по коридору и повернул к переходу, ведущему в Овальный кабинет. Когда он, пошатываясь, шагнул туда, секретарь что-то сказала. Он ничего не слышал и ничего не отвечал. Просто вошел в кабинет, который ненавидел всей душой и где всегда чувствовал себя неловко, и сел за стол.

Он понимал, что миг настал. Сейчас предстоит принять решение. Или он соберется с силами, или будет жить, осознавая собственную слабость.

Отчаяние и безумие охватили президента Адамсона, когда тот, открыв верхний ящик стола, попытался вспомнить о том, чего ему будет не хватать, когда земной мир останется позади.

Он улыбнулся с облегчением, когда наконец вспомнил.

«Ее цветов, — подумал президент, — цветов Элизабет».

Отчаяние куда-то исчезло.

Безумие только начиналось.

В лачуге никто не жил. Там, где доски сгнили, в крыше зияли дыры. Фундамента не было, передняя часть крыльца осела, и оно угрожающе перекосилось. Паутина затянула окна, и жизнь, когда-то существовавшую в доме, заменили темнота, одиночество и запустение.

И все-таки Карл узнал этот дом. Именно здесь жили Дэнни и Райетт. Именно здесь у Райетт родился второй сын. Именно здесь Дэнни убил своего малютку-брата.

Они обошли лачугу, все четверо — Карл, Аманда, Лютер Геллер и женщина, которую все звали Одноглазой Мамочкой, — продираясь сквозь заросли сорняков, ступая по растрескавшейся, твердой глине. Там стоял древний сарай, который, казалось, сохранился лучше, чем дом. Краска давно облупилась, болтающаяся дверь прогнила насквозь, но он еще держался. Из сарая отвратительно воняло навозом, а жужжание полчищ мух, поселившихся внутри, отчетливо слышалось в деревенской тиши. Время забыло об этой постройке. Нет, не забыло, подумал Карл. Оно прокляло этот дом. Сделало все, чтобы он исчез с лица земли.

Аманда вцепилась в руку Карла. Он взял ее ладонь в свою и ободряюще сжал.

Мамочка привела их к задней стене сарая. За ним простирался густой лес, преимущественно из дуба и сосны. Кроны деревьев отбрасывали тень, большими пятнами лежавшую на выжженной траве. Мамочка повернулась к ним, затем посмотрела вниз, на землю.

Негритянка ничего не сказала. Просто шагнула в сторону.

Чуть раньше они задержались у дома олдермена, чтобы взять лопату. Теперь Карл глубоко вдохнул, взялся за черенок и начал копать. С него градом лился пот, но он копал яростно и ритмично. Почва была жесткой и каменистой, ее пронизывали скрученные корни растений. Но уже через полчаса Карл вырыл яму примерно в сто восемьдесят сантиметров длиной, около метра шириной и чуть больше метра глубиной. Он перестал копать, провел рукой по мокрым волосам, затем вытер ее о штаны. Бросил взгляд на Одноглазую Мамочку, которая только нетерпеливо кивнула в ответ. Грэнвилл снова поднял лопату и воткнул в землю. Вытащил, снова поднял и вдруг остановился, держа лопату на весу.

Карлу не хватало воздуха, однако он старался дышать ровно и медленно.

— Аманда, — тихо произнес он.

Та шагнула к яме, нагнулась и посмотрела внутрь. Карл снова воткнул лопату в землю, а потом снова и снова, на сей раз осторожно, аккуратно убирая комья с середины.

— Боже мой! — вырвалось у Аманды. — О господи!

Они заглянули в яму. Там что-то было — маленький деревянный ящик, завернутый в полинялое и дырявое голубое одеяло. Кое-где куски одеяла исчезли, не выдержав натиска времени, но оставшиеся голубые лоскуты потрепанной ткани накрепко прилипли к полуистлевшему дереву. Карл осторожно смахнул слой пыли и грязи с поверхности ящика, поднял его, откинул в сторону клочья голубого одеяла и с трудом открыл крышку.