Женщина толком не знала, кто отец ее будущего ребенка, но, как объяснила Райетт сыну, он, несомненно, был хорошим парнем. Пусть Дэнни поймет, что она встречается только с такими. С плохими она бы ни за что не стала общаться.
В маленьком городке Дэнни так и не сблизился со сверстниками. Мальчик давно уже оставил попытки обзавестись приятелями. Вместо этого Дэнни создал собственный мир, там друзья были не нужны. Целыми днями напролет он читал журналы о всякой всячине — кинозвездах, машинах, чернокожих южанках, переносящих на головах корзины с живой домашней птицей. Парнишка читал все книги подряд, даже те, которые еще не понимал, например «Унесенных ветром» или «Вокруг света за восемьдесят дней». В нескольких километрах от их дома находился мотель, и иногда Дэнни шел туда и рылся в мусорных баках, ища книги, выброшенные постояльцами. Там, на помойке, он обнаружил «Машину времени» и биографию Роберта Эдварда Ли, главнокомандующего армией южан в Гражданской войне. Во время долгих одиноких прогулок мальчик научился определять разные цветы и растения. А еще он любил резать по дереву. Однажды он сделал для Райетт красивую палку для опоры при ходьбе, с набалдашником в виде петушиной головы. Когда Дэнни вручил матери подарок, она пришла в восторг и покрыла сына поцелуями, восхищаясь его способностями. Она не расставалась с тросточкой две недели, а потом как-то пришла домой очень поздно и без подарка. С тех пор Дэнни этой трости не видел.
Больше всего мальчуган любил два укромных местечка. Одно из них — маленькая городская площадь. На самом деле она представляла собой небольшой клочок земли, вымощенный булыжником. Но сквозь камни проросло волшебное дерево, дуб. Волшебное потому, что оно было такое большое, с густой развесистой кроной и огромными ветвями. Давным-давно, еще до рождения Тэйлора-младшего, кто-то — Дэнни нравилось думать, что какой-то маленький мальчик — повесил на две самые мощные ветки качели. Они как раз подходили под рост Дэнни, и парнишка любил, сев на небольшую дощечку и держась за толстые веревки, оттолкнуться от земли ногами и взлетать все выше и выше. В эти минуты он думал обо всем на свете, только не о своей жизни и не о том, как она сложится.
Другим любимым местом для Дэнни стало футбольное поле. Оно находилось примерно в полутора километрах от дома мальчика, неподалеку от средней школы. С двух сторон располагались расшатанные, покосившиеся трибуны, а на самом поле еще была видна белая меловая разметка, такая яркая и отчетливая, что она, казалось, никогда не скроется под грязью и не зарастет травой. Почти каждый день, после того как заканчивались уроки, Дэнни приходил сюда, вставал в одну из зон защиты, набирал побольше воздуха в грудь и бежал со всех ног в противоположный конец поля. Пробежав сто метров и достигнув другой зоны защиты, мальчик переводил дыхание и пускался обратно, снова несясь изо всей силы. Он повторял этот маршрут снова и снова, до тех пор, пока не начинало темнеть. Закончив, Дэнни, весь мокрый от пота и едва передвигая ноги от усталости, обнимал стойку ворот, чтобы не упасть, и тяжело дышал, собираясь с силами для пути домой. Много лет назад, возможно задолго до рождения Дэнни, кто-то вырезал маленькое сердечко на воротах с северной стороны поля. Надпись внутри сердечка гласила: «Ж.Д.+С.Е.=Любовь». Когда Дэнни бегал по полю взад-вперед, все быстрее и быстрее, он часто думал об этой надписи. Ему было интересно, встречался ли он когда-либо с этими людьми, а еще — любят ли они друг друга до сих пор.
Чем толще становилась Райетт, тем больше у нее портился характер. Она очень тяжело переносила беременность. Ее тошнило каждое утро и почти каждую ночь. Ниже по реке, неподалеку от их дома, стояла фабрика, и вонь, которая доносилась оттуда и, казалось, проникала во все уголки, сводила Райетт с ума. Женщина жаловалась, что запах облепляет ее, сочится из всех пор ее тела. Живот у нее болел так сильно, что порой Райетт не могла подняться с кровати. Однажды Дэнни не доел обед, и она закричала на сына, очень громко, и подняла руку, чтобы его ударить. Дэнни даже не попытался увернуться, просто молча ждал оплеухи. Но удара так и не последовало: Райетт медленно опустила руку и разрыдалась. Она обняла Дэнни и долго держала в объятиях, называя его малышом и любимым сыночком, говоря мальчику, что она его любит, и как ей жаль, что так все вышло. Дэнни сказал, что ей не нужно ни о чем жалеть. Она — его мать и может делать все, что считает нужным. Райетт крепче прижала сына к себе и прошептала: «Что бы ты ни натворил, я всегда буду тебя любить. Просто помни об этом, что бы ни случилось».
Дэнни знал, что мать любит его больше жизни. И он обожал ее так же сильно. Мальчик не любил никого, кроме матери, потому и решил, что сделает все, чтобы сохранить любовь к ней навсегда. Это было единственное в жизни, в чем Дэнни был абсолютно уверен.
Когда Дэнни было девять, родился его братишка.
Райетт составила список имен, которые они с сыном долго выбирали и обсуждали по ночам. Мать сказала Дэнни, что нельзя называть малыша до тех пор, пока его не увидишь. Имя должно подойти человеку, и, чтобы подобрать его правильно, вначале нужно подержать младенца на руках, почувствовать, что за личность появилась на свет.
Они были слишком бедны, чтобы обратиться в больницу, и потому Райетт рожала дома. Роды оказались трудными и затяжными, но Дэнни не отходил от матери. Он стоял рядом с темнокожей повитухой, которая пришла помочь роженице и говорила ему, что нужно делать. Мальчик подносил влажное полотенце, чтобы промокнуть пот со лба Райетт, и кипятил воду, когда требовалось что-нибудь стерилизовать. Повитуха была замечательная, ее руки творили волшебство, двигаясь то туда, то сюда, успокаивающе поглаживая Райетт, когда та кричала от боли, и ласково отстраняя Дэнни, чтобы тот не увидел лишнего. Акушерка очень понравилась Дэнни. Понравился ее мягкий, с хрипотцой, голос, понравилось то, что женщина была такой худощавой, что ее, казалось, легко можно было переломить надвое. Мальчику понравилось все, а в особенности — одна необычная деталь на ее лице.
Дэнни не мог отвести глаз от ее лица.
Вокруг левого глаза женщины было родимое пятно, такое заметное, словно его нарисовали специально. Абсолютно круглой формы и черное, пятно было намного темнее ее кожи густого коричневого цвета. Оно начиналось у переносицы, шло вокруг глаза, через щеку, и обратно, к носу. Поверхность пятна блестела, почти сияла. Странно, но правая сторона лица повитухи была гладкой и без единого изъяна. Мальчик никогда не видел ничего удивительнее этой отметины. Когда он прибежал за повитухой, чтобы сказать ей, что уже пора идти, женщина заметила его любопытный взгляд и улыбнулась. «Ничего страшного. Оно меня не беспокоит, — сказала она. — Всего лишь родимое пятно. Это Господь дал знать, что выбрал меня для чего-то». Но Дэнни не мог отвести от нее взгляд. Даже когда его мать стонала и кричала от боли, он не переставая смотрел на лицо негритянки, на пятно, которое, по ее словам, было даром Божьим.
Ребенок родился глубокой ночью, в десять минут первого.
Уже через несколько секунд они поняли, что что-то не так.
Когда акушерка приняла младенца, она не произнесла ни слова, но Дэнни заметил, что женщина вздрогнула от неожиданности. Новорожденный, красный и сморщенный, исступленно кричал. Совсем как обычный младенец, подумал Дэнни, но даже он чувствовал, что с малюткой не все в порядке. Это было заметно по глазам малыша и по тому, как он плакал. Дэнни показалось, что он зовет на помощь.
Вскоре стало понятно, что ребенок ненормальный. Он не замолкал ни на минуту. И ни на кого не реагировал — ни на Дэнни, который брал младенца на руки и пытался с ним разговаривать, ни на темнокожую повитуху, которая каждый день приходила его кормить. И уж конечно, он не узнавал свою мать, которая подержала младенца на руках пару мгновений сразу же после того, как он родился, затем положила и больше не смотрела в его сторону. Когда Дэнни спросил, как они назовут маленького братика, Райетт ответила, что ребенок не заслуживает имени. Что он не такой, как все, и пугает ее.
