— А не лучше ли будет, — сказал Гвин. В такое напряженное время перед самым объявлением итогов «Глубокомыслия» ему ко всему прочему предстояло еще написать сценарий, — если это будет внутренний конфликт?
— Давайте попробуем. Скажем, Гупта — один из них.
— Он — байкер-нацист.
— Нет. Биоинженер.
— Гупта? Стойте, стойте. Соломон…
— Почему все время Соломон?
— Ладно. Абдурраззак.
— Вы представляете, через что нам придется пройти, если это будет Абдурраззак?
— Ладно. Юн-Сяо… обманывает Гупту…
— Лучше не Гупту. Как насчет Юкио?
— Обманывает Юкио? Ты шутишь?
— Ладно. Петра…
— Ладно, Петра.
— Юн-Сяо обманывает Абдурраззака, он говорит, что Петр… один из них.
— Что он — биоинженер.
— Или агент ФБР.
— Стойте, стойте. Гупта ненавидит Соломона, верно?
— Верно. И Абдурраззак тоже. А Юкио ненавидит Юн-Сяо. А Женщина-Орел ненавидит Кончиту. А Падма ненавидит Машу.
— А Барувалуву ненавидит Арнаюмаюка.
— …О боже, чего ради Барувалуву ненавидеть Арнаюмаюка?
— Потому что они гоняются за одним и тем же спонсором.
— Стойте, стойте… Пусть Кончита будет разносчиком мутантной инфекции в Амелиоре.
— …которой она заразилась от биоинженера Петра.
— …у которого шуры-муры с Юн-Сяо.
— …которая передает заразу Юкио.
— …а от него заражается Абдурраззак.
— …у которого интрижка с Женщиной-Орлом.
Когда после непривычно продолжительного молчания Гвина попросили высказать свое мнение, он сказал:
— В «Амелиоре» нет ни любви, ни ненависти.
— Верно, Гвин. Мы обратили на это внимание. Там и так все больны.
— В жестком переплете книга переиздается уже в одиннадцатый раз, — сказал Гвин, пустившись в перечисление достижений «Амелиора» в Западном полушарии. — И все это без любви и ненависти. Возможно, вам стоит над этим подумать.
— Любовь и ненависть должны быть, Гвин. Даже если ради этого придется затушевать этнические различия… и сделать их всех американцами.
— И отказаться от болезней. Любовь и ненависть обязательно должны быть. Мы думаем, что это важно.
— Мы так думаем.
— Да, мы так думаем.
— Раз уж мы заговорили о том, что считать важным, — сказал Ричард, который уже собрался уходить (Гвин оставался с ними обедать), — то можно мне задать один вопрос? Там, внизу, я заметил большой мусорный бак. И на нем такую маленькую бумажку «Заботливая кубышка». Что такое «Заботливая кубышка»? Она выглядит точь-в-точь как большой мусорный бак.
— Ах, это. Это Заботливая кубышка. Заботливую кубышку поставили после землетрясения, чтобы…
— После беспорядков.
— Ну да, после беспорядков. Заботливая кубышка предназначена для того, чтобы служащие… складывали в нее продукты и теплую одежду для…
— Для тех, кто нуждается.
— Спасибо, — сказал Ричард.
На пути к дверям он прошел мимо третьего исполнительного продюсера, который сказал, нахмурив лоб:
— Так вот это для чего? А я-то думал, что это просто большой мусорный бак.
Пока женщина на вахте вызывала ему такси, Ричард смог хорошенько разглядеть Заботливую кубышку. В ней действительно валялся старый шарф, носки и несколько пакетов с печеньем и хлопьями, наполовину заваленные мусором, который туда бросали служащие, не знавшие о том, что это Заботливая кубышка. Ричард теперь знал. Его самого постоянно одолевали заботы. Он то и дело думал о чем-то, его постоянно что-то беспокоило. Пройдет еще несколько лет, подумал он, и мне, возможно, придется проводить много времени, заглядывая в Заботливые кубышки и беспокоясь об их содержимом.
Вернувшись в гостиницу, он позвонил в «Лейзи Сьюзен». Само собой, в наличии по-прежнему был один экземпляр его романа.
Во время поездки Ричард заботился о своем здоровье. К примеру, он каждый вечер тщательно следил, чтобы количество выпитого спиртного ни на миллилитр не превышало той дозы, от которой у него откажет печень. Ричард почти не забывал принимать витамин С, пока тот у него не закончился. Да, еще — Ричард стал меньше курить, или, скажем, его курение теперь носило иной характер. Эти ограничения, малоподвижный образ жизни, кондиционированный воздух, которым вынуждены дышать современные путешественники, трехразовое питание: обильная и не очень полезная пища — все это компенсировалось его частыми спринтерскими забегами в туалет и бессонницей. Но в Лос-Анджелесе Ричард определенно распустился. Ему приходилось предпринимать нечеловеческие усилия, чтобы заставить себя не думать о будущем, и это отнимало у него массу сил.
Все говорили, что Гвину нужно смотреть на вещи проще и решительно оградить себя от давления, так или иначе испытываемого преуспевающими романистами. Однако Гвин и выглядел, и вел себя как ходячий генератор энергии, он по-прежнему во всем полагался на молодого человека по связям с общественностью и даже поощрял его. Когда у Гвина не было интервью где-нибудь в другом месте, Гвин Барри в белых теннисных шортах и черных сандалиях давал интервью прямо у бассейна. Иногда на интервью его сопровождал молодой человек по связям с общественностью, а иногда (Ричард знал по меньшей мере о двух подобных случаях) — Одра Кристенберри, молодая киноактриса, и ее юный пиарщик, или ее агент, или агент ее агента. В любом случае этот молодой человек распоряжался жизнью Одры, точно так же, как жизнь Гвина была подчинена указаниям его пиарщика. Одра во всеуслышание заявляла, что она большая почитательница Гвина и его творчества, и ее прочили на роль Кончиты в «Амелиоре». Ричард сказал Гвину, что Одра не похожа на Кончиту. Она уже больше не была девчонкой-сорванцом из Монтаны. Полгода, проведенные в Голливуде, превратили Одру в искусственное создание, призванное услаждать мужские взоры, в то время как Кончита из книги была девчонкой-сорванцом, в соломенной шляпе, грубых штанах на лямках, имела талант садовода и больные легкие.
Но это был Голливуд, и Одра была продуктом фабрики грез. Ричард чувствовал себя одиноким в реальном мире. И в данный момент эта реальность была представлена зеркалом. Ричард стоял перед ним в пляжных трусах, оценивая себя как на кинопробах; он посмотрел на свое отражение и решил: «нет». Реальность, с которой он столкнулся лицом к лицу, была не по зубам никакому молодому человеку по связям с общественностью. Крайне неудачным было то обстоятельство, что встреча с читателями оказалась запланированной на самый конец поездки — в Бостоне. Если бы у Ричарда были встречи с читателями в Вашингтоне или Чикаго, то сейчас его мешок был бы легче, а может, и совсем опустел. Правда, еще оставались биографии, от которых он по привычке не мог избавиться. Но, в общем-то, его неподъемный чемодан служил чем-то вроде ручного противовеса убийственной тяжести почтового мешка.
Зеркало сказало ему: вот она — реальность. И Ричард уже не сомневался, что стал по меньшей мере на семь сантиметров ниже, с тех пор как покинул Лондон. Итак, он стоял перед зеркалом в пляжных трусах; бледность его кожи лишь подчеркивалась большой потертостью на правом плече. На ключице намечалось что-то вроде пролежня. Правая рука в общем была в порядке, если от нее не требовалось что-нибудь сделать, но ночью, когда Ричард, всхлипывая, лежал без сна, она немела, наливалась кровью и распухала. Утром он боялся на нее посмотреть, опасаясь увидеть вместо кулака боксерскую перчатку. Его единственная пара обуви носила на себе следы испытаний земным притяжением — его туфли были растоптаны и сбиты, как коровьи копыта.
Поэтому Ричард никогда никуда не выходил. Если не считать того времени, когда в номер приходила горничная, он никогда никуда не выходил. У него выработалось пристрастие к «Симпсонам» — мультипликационной комедии положений о средней американской семье, у нарисованных героев были уродливые тела и карикатурные лица, и они очень много шумели. Ричарда заинтриговала, если так можно выразиться, и разного рода порнография. Телевизор в его номере относился к таким передачам без предрассудков, но самому Ричарду они казались шокирующими и напоминали гладиаторские игры: странное сочетание экскурсий по магазинам и кровавых забав в духе модернизма. Или в духе постмодернизма: и тогда порнография пыталась вторгнуться на территорию других жанров (туг были и секс-вестерны, и секс-космические приключения, и секс-детективы с загадочными убийствами). Но чем дальше, тем больше все фильмы, казалось, были переполнены порнографией: теперь это называлось «фильмы для взрослых». Еще были псевдодокументальные ленты о «взрослой» жизни: соперничество между «звездами»; взлеты и падения в судьбе режиссера. Немало было и бездарных пародий на другие телеразвлечения. Среди них — пошловатая пародия на «Симпсонов» под названием «Лимпсоны». Материал подвергался жесткой цензуре: по-видимому, он подгонялся под гостиничные нужды: в одном месте появлялся многозначительный абажур, в другом — ваза с фруктами. Вы видели только лица. Мужчины тяжело дышали и скалились, как под пыткой. Женщины рычали и вопили, как во время родов. Словом, в распоряжении Ричарда были «Симпсоны», «Лимпсоны» и обслуживание в номере.
