Стив Кузенс не спеша подошел к холодильнику. Он открыл дверцу, и холодильник деловито заурчал: целая кладовая света. Стив достал пластиковую бутылку апельсинового сока. А может, ему хочется винограда? Нет. Стиву не нравилась его кожица, ее клейкий глянец: мрачный, липкий, как пятно от сладкого напитка, похожий на ночные улицы Лондона. Пожав плечами, он отщипнул от кисти одну виноградину; потрогал ее пальцами, понюхал, съел и облизал пальцы. Все это было бы замечательно, если бы это был его виноград, его апельсиновый сок, его холодильник и его кухня. Но это была кухня Гвина. Это была кухня Деми. Стив был в их доме.

Я говорил, что не пойду туда — пока не пойду. Но вот я здесь. Я не могу его контролировать. Всю жизнь все пытались его контролировать. Но у них ничего не вышло. У меня тоже. И у Ричарда Талла тоже ничего не выйдет. Прежде чем уйти с кухни, Стив заглянул в помойное ведро. На обед была рыба. Пятница: католики.

Скуззи вошел с парадного входа. Стив, как и все мы, зависел от техники. Он использовал достижения современных технологий, хотя в них не разбирался. После чего семья Барри была вынуждена поставить систему безопасности нового поколения: здесь принцип тот же, как в гонке вооружений. На Стиве была спортивная куртка и черные шерстяные брюки. Никаких тренировочных костюмов. Все работают в тренировочных костюмах. В тренировочном костюме в три часа ночи: к этому прикиду недостает лишь мешка для награбленной поклажи и чулка на голове. Стив вышел с кухни. Присев на нижнюю ступеньку главной лестницы, он снял ботинки и куртку. Теперь продолжим. Совсем не хочется, чтобы тебя застукала нянька, которой взбредет в голову спуститься вниз за чашкой какао. Или еще лучше (подобные оплошности случались с ним уже дважды) — какой-нибудь другой ночной вор влезет в окно в своем тренировочном костюме. Куртку и ботинки он сложил аккуратной стопкой, как примерный ученик свою школьную форму.

Он быстро осмотрел первый этаж, руководствуясь исключительно чувством профессионального долга. Он никогда не пользовался фонариком, больше полагаясь на свое кошачье зрение — ценное наследство от того времени, когда он был «дикарем». Однако скоро ему надоело натыкаться на предметы обстановки, и он вооружился свечой в тяжелом подсвечнике, которую взял с буфета в столовой. Подобно всем современным грабителям, он кое-что знал об антиквариате (Тринадцатый как-то рассказывал, что в Вормвудской тюряге комната с теликом набивается до отказа, когда показывают передачи «Антиквариат» или «Клуб коллекционеров»), он даже немного разбирался в живописи. К примеру, он знал, как отличить стопроцентный хлам: там всегда изображены собачки или не меньше двух солдат в форме. Стиву приходилось грабить дома и побогаче этого, настоящие банковские хранилища, устланные шелковыми коврами. Однако в этом доме он повсюду видел то, чего ему не доводилось видеть раньше: здесь во всем чувствовалось сильное женское начало. Женский мир был мягким и округлым, как теплая стеганая жилетка. В задней комнате под аркой («Берлога», мысленно назвал ее Скуззи) был укромный уголок, где стоял телевизор. Стиву это понравилось, даже польстило, и он подошел поближе, чтобы рассмотреть телевизор — доказательство того, что ничто человеческое хозяевам не чуждо. В любом семействе, даже самом убогом, имелся этот тускло-серый квадрат. В небольшом шкафу стояли видеокассеты, и среди них целая полка надписанных от руки кассет с записями Гвина Барри. Например: «Лучшее — читает Гвин Барри» или «Семь высших добродетелей, ч. 4: Безграничная любовь к жене». Стиву страшно захотелось украсть эти кассеты или даже посмотреть эти записи. Все они были липой. И дом этот был — липа. Стив погасил свечку, прошел в холл и абсолютно бесшумно стал подниматься по ступеням.

Проникая в дом подобным образом, Стив знал, что может положиться на свои способности восприятия: он мог рассылать свои чувства по всему дому, и они, возвращаясь, сообщали ему, все ли спят. Говорят, что в голове у каждой женщины, даже если это маленькая девочка, старуха или монахиня, есть особый «прерыватель», который пикает, как пейджер, и будит ее каждые девяносто секунд, заставляя прислушаться, не плачет ли ребенок. Так и у Стива Кузенса — во время работы его органы чувств доставляли ему подробные донесения и могли вызвать в его мозгу, как на мониторе радара, сигнал тревоги. На площадке второго этажа он помедлил, его привыкшие к темноте глаза внезапно расширились. Где-то над ним чей-то спящий мозг как будто прислушался во сне, но затем притих и снова предался грезам… Стив повернул ручку двери и осторожно открыл дверь, не потревожив экстравагантного ворсистого ковра. Губы его округлились и сложились в тугое белое «О», похожее на кольцо презерватива. Развернувшись, он проскользнул в их комнату.

Разумеется, Стив умел молчать. Но там, где требовалось вести себя тихо, он показывал мировой класс. Ведь если вы учились своему ремеслу в палаточных лагерях и трейлерных парках, в шатких, поскрипывающих сборных домиках, в мире, где и ступить-то некуда, где вещи стоят практически впритык, то бесшумность становится вашей стихией и средой обитания. Он входил в ночлежки для бездомных, чтобы выудить несколько жалких шиллингов, отложенных, чтобы заплатить за ночлег, где дремала семья из четырех человек: для этого необходимо знать о сне и тишине все и даже чуть больше.

Деметра спала одна. Гвин, должно быть, наверху, со служанкой, подумал Стив без задней мысли. Он подошел поближе. Деми лежала на спине, ее стройные ноги были слегка раздвинуты, руки подняты вверх, по обе стороны от разметавшихся светлых волос, она словно бы признавала свое поражение. На одном прикроватном столике — серьги, на другом — книга и стакан воды. Деми спала посередине кровати. Сделав про себя выводы, Стив кивнул и пошел дальше, наверх.

Первым делом он попал в пропитанную острым запахом каморку, в дальнем углу которой виднелась горячая сфера черных волос и спеленатое полотняной простыней смуглокожее тело. Стив сразу понял, что спящая тяжелым сном девушка — колумбийка. Затем он оказался в просторной мансарде с высокими наклонными окнами, обустроенной как детская или храм детства: детская кроватка, деревянная лошадка. В третьей комнате он нашел обнаженную молодую женщину, спавшую на матрасе, зарывшись лицом в подушку, под белой простыней выделялись ягодицы. Презрительно ухмыляясь, Стив рассмотрел ее. Эта сцена показалась ему послесловием к порнофильму. Он мысленно нажал на кнопку «перемотки»: чтобы заставить девушку перевернуться и исполнить все еще раз с самого начала. Скуззи посмотрел наверх, покрутил головой, чтобы снять напряжение в шее.

Гвина он нашел на втором этаже, в комнате напротив той, где спала Деметра. Стив был знаком со святая святых джентльмена — не из книг, а из воровской практики. Это было место, где обычно спали джентльмены, окруженные своими запонками и щетками для волос, — это была их стартовая площадка для церемониального визита на брачное ложе. В комнате, где спал Гвин, было две кровати, и она не была похожа на гардеробную. Скорее она напоминала комнату для гостей, которую постепенно приспособили под спальню. Стив проверил свое предположение. Платяные шкафы стояли полупустые. В смежной ванной комнате были разбросаны принадлежности мужского туалета.

После посещения кабинета Гвина Скуззи зашел пожелать доброй ночи Деметре. Она по-прежнему спала на спине. Прядь волос упала ей на лицо и щекотала нос. Он подумал, что оборки на плечах ночной сорочки придают ее рукам невинную пухлость. Может быть, нагнуться и убрать непослушную прядку? Ее можно было попросту сдуть. Стив подошел поближе. И в этот момент Деми проснулась. Чтобы понять это, Стиву не нужны были никакие хитроумные приспособления или сигналы его внутреннего радара. Деми просто села и спросила низким спросонья голосом: «Гвин?»

И вот что сделал Стив. Он проделывал это уже тысячу раз — в переполненных ночлежках для бездомных и в трейлерах, под завязку набитых бродягами. Нужно просто закрыть глаза. Голова и плечи Деми потянулись к нему: «Гвин?» И Скуззи закрыл глаза. Вам совсем не хочется закрывать глаза, вам хочется смотреть, и в голове стучит: о боже! Но вы закрываете глаза и прислушиваетесь к их взгляду. Прислушиваетесь к звенящей в ушах крови, к жарко полыхающим подмышкам. Просыпаясь, люди не помнят ни о чем, что знали до этого, они во власти своих детских иллюзий. Вы закрываете глаза, и они вас не видят. То есть они вас видят и не видят: ваше скульптурно очерченное лицо, ваши опущенные, бесплотные веки. Они принимают вас за другого — за странника, за спящего, как и они сами.