Самому Раму Свару силы и средства противоборствующих сторон представлялись совершенно по-другому. Могучую соперницу он отстраненно и меланхолично считал чем-то вроде высоченного голого манекена, на каких в торговых галереях демонстрируют по отдельности предметы дамского нижнего белья. Он не сомневался в успехе ни раньше ни теперь — ему противостоит всего лишь долговязая, из-за жирного эндоблиндирования неповоротливая и неуклюжая бело-розовая кукла, которую нужно, ни в коем случае не торопясь, красиво и умело разделать на куски органики, удобные для переработки в бытовом утилизаторе.

То, что прекрасно умел, чем немало наслаждался Рам Свар, один из научных консультантов милорда Никсо объяснял деформирующими последствиями натурального зачатия и плодоношения. Он же назвал Рама трансформационным атавизмом, метаморфирующим оборонительные инстинкты хищного зверя, уникальной генетической аберрацией и тератологическим носителем квазиметарапида, произвольно проявляющегося в форме электрохимического энзимно-ионного "Sturm und Drang", то есть "бури и натиска", как оно звучало, по словам того яйцеголового на древнем арийском языке. В абракадабру научника Рам Свар не врубился, не въехал и ее не просек, но насчет арийского языка ему понравилось. Между прочим, сам себя кшатрий Рамокхан Сварадж полагал чистокровным гималайским арийцем, откуда бы ни выводили его родословную дылды-завистники — прочие телохранители милорда маркиза Гре Никсо.

Последним, в отличие от большинства публики, разразившейся недоуменно-возмущенными воплями, исход боя стал ясен, после того как в мгновенном змеином броске Рам Свар отсек у соперницы кисть правой руки. Впрочем, поставивших на нее зрителей, безвременная утрата конечности не очень-то смутила. Они видели, как внешние соматические наноскафы-дефензории в основном остановили кровотечение, и левой рукой она, пожалуй, действовала не хуже правой. Хотя далее для Рама Свара бой превратился в безопасную для сильного забавную игру хищника с беспомощной полумертвой добычей. Тогда как ничего не подозревавшие дилетанты возбужденно и увлеченно продолжали лицезреть вживую кровавое реалити-шоу. Действительно, вряд ли найдется более захватывающее остросюжетное зрелище, нежели начало конца.

Миф о необратимо пагубной технологической зависимости человеческих сообществ от достигнутого уровня инструментального сциентизма, якобы являющегося sine qua non, неким непременным условием терранской цивилизации, широко распространен, но не находит своего подтверждения во вселенской исторической практике. Однако во фрактальной аппроксимации познания Вселенной возможны окказиональные вероятности.

Тео Сальса, "Принуждение и освобождение". 1-е издание факультета универсальной истории Терранского университета. Террания Прима. 14 год императора Андра V Фарсалика.

Накануне Динарт Либен и Рональд Тилбо решили накоротке встретиться в одном из маленьких факультетских кафетериев-закоулков, чтобы дружески попрощаться друг с другом. Потому как прозелит-магистр Тилбо благополучно закончил чтение для терранских студентов-дидактиков спецкурса по сравнительной палеосоциологии и должен вскоре вернуться к себе на Теллурию — в тамошнем университете он занимал штатную должность ординат-профессора.

— … Мой дорогой виконт, в условиях технологических бедствий выживание отдельной человеческой особи зависит от многих факторов, где относительная технозависимость в целом данного сообщества homo sapiens стоит далеко не на первом месте. Абсолютизировать высокие и супрематичные технологии, огульно ими пренебрегая или им же безрассудно поклоняясь, бессмысленно и пагубно. Что и доказывает трагические истории Экспарадиза или Кадма-Вэ. А вот имманентно человеческая универсальная приверженность орудиям инструментальной деятельности, безусловно, технологична, и вместе с тем относительна. Чем проще, примитивнее управление каким-либо орудием, средством жизнедеятельности, тем спокойнее живется большинству наших суперлативных соотечественников. Я не веду речь, шевалье Динарт, о филистерских технофобиях и о экогуманистической извращенности. Но согласитесь, социологически люди пребывают в умиротворенном состоянии, если орудия труда перманентно взаимозаменяемы, как и один человек в статистическом контексте, не так ли?

— Мой достопочтенный профессор, вы знаете, вашу постгуманистическую концепцию я не совсем разделяю… Вау, сей допотопный кухонный аппарат наконец-то соизволил состряпать пару эклеров к вашему "капучино" и моему "глясе". Не извольте беспокоиться, Рональд, для меня это честь — обслужить былого товарища по оружию. Как-никак на Экспарадизе я участвовал в своей самой первой рейнджерской миссии. Признаться, довольно неудачно и скоропостижно…

Студент-третьекурсник Либен записался на курс к профу Тилбо сверх учебной программы, скорее, не по причине неизбывного интереса к социологическим воззрениям пращуров изначальной Земли, доимперской Панспермии или из-за ностальгических воспоминаний о рейнджерской юности. Отнюдь, здесь сыграло главную роль интеллектуальное тщеславие истого студента-дидактика. Знай наших, коль рейнджер везде пройдет, в том числе и в бывшем раю! Понятно, с переменным успехом…

На Экспарадизе капралу Ли не довелось тесно пообщаться с сержантом Тилбо. Зато когда молодой профессор Рон Тилбо появился в Терранском университете, студент Дин Либен не мог упустить случая блеснуть интеллектом перед любимым учеником магистра Хампера, командовавшего ими обоими во время той достопамятной миссии на одичавшем Экспарадизе-Элизиуме. Как раз ту давнюю гуманитарную катастрофу они в данный момент благожелательно обсуждали, продолжая дискуссию, разгоревшуюся на итоговом семинаре.

— Глубокоуважаемый профессор, на практике идеологически мотивированный отказ от техногенной эволюции совсем не является коллективным стремлением к примитивизации и упрощению нас окружающей артифицированной среды. Наоборот, использование примитивных инструментов и оружия требует несопоставимых усилий, дивной изощренности, долгого обучения. Научиться адекватно пользоваться топором для колки дров ничуть не легче, чем аналогичным инструментом, отсекающим вражеские головы и конечности. Поверьте моему убогому реставрационному опыту. Хотя мои рыцарственные коллеги по Конгрегации хладного металла могут с неизмеримо большей экспериментальной компетентностью подтвердить этот факт.

— Ба, шевалье Динарт, ваша скромность достойна восхищения. Вы так далеки от малейшего хвастовства, словно бы и не природный гасконец.

— Быть скромным есть добродетель рыцаря. Так записано в статуте нашей клубной конгрегации, сэр. Так же как и мудрость. А посему ответьте, профессор Тилбо, на вопрос вашего недостойного аколита: упростила или осложнила себе жизнь прямоходящая обезьяна, где-то на изначальной Земле впервые взявшая в руку палку, чтобы шандарахнуть ею по кумполу ближнего врага своего?

— Так-так-так… Вижу, не зря говорят, будто настоящие дидактики в риторике непобедимы. По крайней мере, не в один присест в кафетерии. Увы, мне, увы. Смилуйтесь и позвольте откланяться, виконт. Мне надо бы еще в живом весе сказать до свиданья и мое гран-мерси вашему декану. Тем не менее, ваш диалектический вызов, мой дорогой Дин, принят, и я постараюсь ответить на него в новой монографии "Постгуманистический инструментализм".

— Надеюсь на скорую встречу, Рон. Не забывайте, вы мне клятвенно обещали в будущем летнем триместре вместе поплавать на айсберге. Смею вас уверить — наслаждение незабываемое и изумительное. Вы даже себе не представляете, профессор, как…

Дин Ли, подобно всякому антарктическому жителю внешней стороны Террании Примы, никогда не упускал возможность преподнести в лучшем виде природные красоты и достопримечательности своего нынешнего местожительства, вдобавок с истинной гасконской страстью. Тут нельзя не отметить локальный патриотизм, бывший в огромном почете, большом авторитете и полном уважении у жителей самого холодного континента столичной планеты, всегда старавшихся показать — среди аутсайдеров Большой ТП, честь имеющих населять Антарктиду, эксцентричность и приверженность экстремальному образу жизни есть дело доблести, подвижничества и каждодневного мужественного преодоления трудностей природной среды обитания. Тогда как среди прочих обитателей двойной терранской метрополии, особенно у избалованных комфортом жителей глобально устроенной в климатической умеренности внутренней поверхности огромной столичной планеты, антарктические поселенцы слыли самыми сумасшедшими, чокнутыми, полоумными из всех, знаете ли, поголовно ненормальных ати-аутсайдеров. Тем более, стать столичным ати, поселившись поблизости от южного планетографического полюса, мог любой, без исключения по табели о рангах и происхождению, полноправный имперский подданный, имевший достаточно финансовых средств, а также, что немаловажно, обладавший несгибаемой решимостью благоустроить себе тихое уютное жилище в буранном пандемониуме плотно отмороженной Антарктики.