На эти слова Генрих отвечал любезным согласием, и Монжуа, исполнив свой долг, удалился.

Тогда один из герольдов взял под уздцы лошадь Эклермонды и повел ее к Кричтону, который, заметив намерения принцессы, выступил ей навстречу и бросился к ее ногам. Взяв кольцо из руки герольда, Эклермонда надела его на палец шотландца. Последнему оставалось только получить другую награду, которая была для него гораздо дороже.

Среди грома рукоплесканий, последовавших вслед за этим, раздались голоса герольдов, кричавших:

— Кричтон! Кричтон! Щедрость! Щедрость! Шотландец сделал знак своему оруженосцу, и тот, наполнив щит своего господина золотыми монетами, раздал их герольдам, что вызвало с их стороны громкие радостные восклицания.

В это время Монжуа торжественными шагами подошел к главной группе этой большой и блестящей толпы.

— Снимите ваш шлем, сеньор рыцарь! — сказал он Кричтону. — Королева турнира желает благодарить вас за подвиги, совершенные вами в ее честь, и дать вам новую, неоценимую награду.

Щеки Эклермонды покрылись яркой краской, когда Кричтон повиновался требованию распорядителя турнира. Спустя минуту шотландец почувствовал, как горячие губы принцессы коснулись его лба. Этот поцелуй уничтожил все его благоразумные мысли. Он забыл о неравенстве в их общественном положении, грозящей ему опасности и в порыве страсти схватил руку принцессы и поднес ее к губам.

Эклермонда была так же взволнована, как и он. То краснея, то бледнея, дрожа от волнения, она едва держалась на своем пылком скакуне, так что Кричтон счел необходимым обвить рукой ее талию.

— Эклермонда, — страстно прошептал он, — вы будете моей.

— Да, — отвечала принцесса тем же тоном. — Я скорее откажусь от моего имени, так недавно открытого, от моего сана, от моей жизни, чем от моей любви.

— Я имею согласие королевы-матери на наш брак, — сказал Кричтон изменившимся голосом. — Она обещала мне вашу руку на некоторых условиях.

— На каких условиях? — спросила Эклермонда, нежно смотря на Кричтона.

— На условиях, которые я не могу, которые я не смею выполнить, которые вынуждают меня жертвовать честью, — печально отвечал Кричтон. — Эклермонда, — прошептал он с оттенком отчаяния, — мои мечты разрушены. Вы принцесса Конде. Было бы безумством с моей стороны продолжать питать напрасные надежды. Я могу вам служить, но мне запрещено любить вас. Прощайте!

— Останьтесь! — вскричала, удерживая его, принцесса. — В эту ночь я должна исполнить тяжелый страшный долг. Я должна проститься с человеком, который был для меня другом, советником, отцом.

— С Флораном Кретьеном?

— Да, известия о муках, на которые осудила его безжалостная Екатерина, сейчас дошли до меня. За час до полуночи я буду в его келье, чтобы принять последнее благословение, — прибавила она с некоторыми сомнениями, устремив на шотландца глаза, полные слез.

— Я буду там, — сказал с жаром Кричтон, — хотя бы это грозило мне верной смертью.

— И вы найдете верную смерть, если не оставите вашу безумную страсть, шевалье Кричтон, — сказал, подъезжая, Генрих Наваррский. — Вы не можете оправдываться незнанием высокого положения молодой девушки, любви которой добиваетесь. Благородная кровь Бурбонов никогда не смешается с кровью шотландского авантюриста. Извините, кузина, — продолжал он, обращаясь к Эклермонде любезным тоном, — с крайней неохотой вмешиваюсь я в сердечные дела. Я вообще более расположен поддерживать замыслы влюбленных, чем противиться им, особенно когда дело идет о таком человеке, как Кричтон. Но я должен поступать, как поступил бы в таком случае принц Конде. Дочь Людовика Конде может отдать свою руку только равному.

— Дочь Людовика Конде отдаст свою руку только тому, кого она любит, — отвечала Эклермонда с твердостью, какой она до сих пор еще не проявляла. — Вы знаете ее породу по себе и понимаете, что ее сердцем нельзя управлять, так же как и ее рукой.

— Я этого и ожидал, — сказал Бурбон. — Но это не может быть так, это трагедия высокого происхождения — сердце и рука не могут идти вместе.

— Почему же они будут разделены в этом случае, — спросила приблизившаяся в это время Екатерина Медичи, — когда мы даем наше согласие на этот брак?

— По весьма уважительной причине, — сказал Генрих III, присоединяясь к группе. — Потому что мы этого не желаем и запрещаем шевалье Кричтону преследовать своей любовью девицу Эклермонду под страхом изгнания из нашего королевства, если он хочет избежать участи изменника и Бастилии. Мы увидим, кому из нас, мне или вам, осмелится он не повиноваться.

— Генрих! — вскричала в изумлении Екатерина.

— Вы наша мать, но вы также наша подданная, — холодно продолжал король. — Мы приказали — ваше дело повиноваться.

Екатерина не отвечала. Ее взгляд упал на Кричтона, и едва заметная улыбка мелькнула на ее лице.

От слов короля шотландец инстинктивно схватился за кинжал, на рукоятке которого еще лежала его рука. Когда — слишком поздно — он понял свою ошибку и представил себе те ложные заключения, к которым могла прийти по ее причине королева, он сказал ей:

— Если ваше величество подтвердит своим свидетельством славное происхождение девицы Эклермонды, я буду повиноваться воле короля. От вашего решения, — прибавил он многозначительным тоном, — зависит участь принцессы.

— Да, теперь наступило время признать ее происхождение, которое вы справедливо назвали славным, — отвечала Екатерина, бросая торжествующий взгляд на сына. — Эклермонда — принцесса королевской крови. Она из рода Бурбонов. Пусть те, которые чтят память Людовика I, преклонятся перед его дочерью.

Повинуясь словам королевы, толпа молодых дворян приблизилась поцеловать руку вновь рожденной принцессы, и многие из них в эту минуту забыли свою старинную вражду к великому борцу протестантской религии, восхищаясь его прекрасной дочерью.

— Ну, — сказал Бурбон, обращаясь к Генриху III, — я нашел принцессу. Конечно, вы найдете ей конвой.

— Проклятие! — гневно вскричал Генрих.

И, подозвав де Гальда, он велел ему распорядиться о закрытии турнира.

— Принцесса ваша, — сказала тихо Кричтону королева-мать.

Но это заверение не придало бодрости шотландцу. Он почувствовал, что его любовь безнадежна, и отчаяние, которое всегда порождает безнадежная любовь, овладело его душой.

Между тем на арене загремели трубы, и герольд, выехав на середину, провозгласил после предварительного троекратного "Слушайте!", что турнир окончен, что его величество приглашает благородных зрителей на банкет вместо атаки замка Жуаез Гард и большого турнира при свете факелов.

Это известие вызвало всеобщее изумление и недовольство.

— Что это значит? — спросила Екатерина. — Почему вы отменили турнир, которого ждали с таким удовольствием?

— Маски скорее будут в духе той странной сцены, свидетелями которой мы будем, — отвечал насмешливым тоном король. — К тому же турниры опасны для нашей породы. Мы помним судьбу нашего отца и желаем впредь избегать копья.

— А! Я выдана! — прошептала Екатерина. — Но изменник не избегнет моего возмездия.

— В отель де Невер, мой милый, — сказал Генрих, обращаясь к Кричтону, — и арестуйте принца Мантуйского. Не становитесь нам поперек дороги, — прибавил он льстивым тоном, — и вы не встретите ни в чем отказа.

Блестящее собрание рассеялось под звуки труб. Толпа прекрасных дам возвратилась далеко не в том порядке, в каком появилась. Ряды расстроились, и вместо пажа около каждой красавицы ехал ее счастливый поклонник. Генрих III скакал впереди процессии с принцессой Конде, Бурбон приблизился к ла Ребур.

Кричтон вернулся в свой павильон, где оруженосец начал снимать с него его вооружение.

Когда два монарха покидали арену, со всех сторон раздались крики: "Да здравствует король! Да здравствуют короли!"

— Слышите, Росни, — сказал Бурбон, обращаясь к своему спутнику. — Да здравствуют короли! Это добрый знак.

Наконец на арене остались только три человека.