— А! Значит, опасность так близка? — вскричал Генрих, вздрогнув от ужаса. — Пресвятая Дева Мария, защити меня!

— Умоляю вас, будьте хладнокровны, — прошептал герцог. — Вы окружены шпионами Екатерины Медичи, которые ловят малейшее ваше слово или жест. Делайте вид, что вы меня все еще подозреваете, теперь и за мной будут наблюдать. Вы на краю пропасти. Только моя рука может удержать вас.

— Как могу я доказать вам мою благодарность! — сказал Генрих, тщетно стараясь победить волнение.

— Исполнить ваше обещание, государь.

— О! Не сомневайтесь в этом! Не сомневайтесь, кузен! Ваше назначение будет подписано, как только я вернусь в Лувр. Клянусь вам Святым Людовиком, моим патроном. Успокойте же меня теперь, вы меня подвергаете пытке.

— Ваше величество, позвольте мне ничего больше не говорить теперь, — отвечал уклончиво герцог. — Я сказал уже слишком много. Дальнейшие объяснения лучше будет дать в вашем кабинете. Я не смею говорить здесь. А пока не мучайтесь, государь, я отвечаю за вашу безопасность.

Генрих бросил на хитрого итальянца раздраженный и подозрительный взгляд.

— Кто мне поручится за вас, герцог? — сказал он.

— Сан-Франциско, мой патрон, — отвечал, улыбаясь, герцог.

— Где принц Винченцо? — спросил Генрих.

— Он перенесен в мой отель. Дай Бог, чтобы его рана не была опасна!

— Хорошо, — сказал Генрих. — А теперь берегитесь, герцог. Завтра вы — главнокомандующий нашими армиями, или, — прибавил он тихим, но решительным голосом, — герцог Мантуйский будет оплакивать сына и брата.

— Как вам угодно, государь, — отвечал герцог с притворным равнодушием. — Я вас предупредил, и мои слова сбудутся, если вы ими пренебрежете. Возбудите подозрительность Екатерины — и все потеряно. Ее партия сильнее вашей. Но я вижу, что ее величество оставили галерею, она обратила внимание на наш разговор и теперь спешит направить шпиона. Надо прекратить разговор. Простите меня, государь. Опасность нарушает этикет.

— Это и наше мнение, — сказал Генрих.

— Позвольте мне руководить вами, государь, — продолжал герцог, — и корона будет закреплена на вашей голове без кровопролития. Я организую заговор против заговора, направлю хитрость против хитрости, и обращу оружие ваших противников против них самих. Только одна жизнь будет принесена в жертву.

— Жизнь нашего брата? — прошептал Генрих.

— Нет, государь, жизнь вашего соперника в сердце Эклермонды, жизнь шевалье Кричтона.

— Я не буду жалеть, что избавлюсь от такого страшного соперника, как Кричтон, но я не понимаю, каким образом его смерть может быть полезна нашим планам.

— Он главное доверенное лицо Екатерины Медичи и Анжу. Ему предназначена страшная роль вашего убийцы.

— Иисус! — вскричал Генрих.

— Он должен умереть.

— Во имя Неба, пусть он умрет, кузен. Прикажите немедленно казнить его, если вы считаете это необходимым.

— Все в свое время, государь. А теперь позвольте предложить вам продолжать турнир. Пусть молодые люди вашей свиты выступят на арену, это поможет убедить королеву, что наш разговор относится к турниру.

— Хорошо придумано, кузен, — сказал Генрих. — Но не можете ли вы придумать чего-нибудь другого, не удаляя нашей свиты в такое опасное время. Я не могу на это решиться.

— Что скажете вы тогда о травле, государь? — сказал герцог. — Уже несколько месяцев как прекрасные дамы вашего двора не видели этого интересного зрелища. Это доставит им большое удовольствие, и мы достигнем своей цели. Попробуйте, например, испытать силу льва, подаренного вам Филиппом II, на тиграх, присланных вам султаном Амурадом III, или, если вы считаете силы слишком неравными, то на стае немецких волков…

— Или итальянских лисиц, — продолжил, прерывая его, Генрих. — Нет, кузен, если лев будет побежден, я сочту это дурным предзнаменованием. Я часто слышал о чрезвычайной свирепости английских бульдогов и хочу сегодня испытать одного из них.

— Браво! — вскричал герцог.

— У меня есть испанский бык, черный, как Плутон, неукротимый, как Центавр Хирон, — продолжал король, — он будет драться с собакой. Велите привести его и привязать к столбу на арене. Это будет очень интересно! — прибавил он, потирая руки в ожидании предстоящего зрелища.

Герцог наклонился и отъехал, чтобы передать приказ короля. Некоторое время Генрих молча следил за ним глазами, потом подозвал своего любимого камердинера де Гальда.

— Ступай и следи за ним, — сказал он поспешно. — Замечай все, что он будет делать. Странно, — прошептал он, — все, что ни происходит для нас неприятного, вертится вокруг этого Кричтона.

— Вовсе нет, кум, — сказал Шико, услышавший конец монолога короля. — Он — ваша судьба.

— Как так, кум?

— В его руке ваша корона, ваша жизнь, ваша любовница.

— Что?

— Генрио, — сказал шут, — впервые в жизни я говорю серьезно. — Я буду более серьезен, когда стану шутом Франциска III. Клянусь моей погремушкой, пусть лучше мне поставят памятник, как Тевенету де Сен-Летеру, верному шуту Карла V, чем видеть то, чего я опасаюсь. И это произойдет, если вы не воспользуетесь моим советом.

— Каков же твой совет?

— Доверься Кричтону, Генрио, — сказал шут с печальным видом. — Иначе, — прибавил он, и из груди его вырвались рыдания, — я потеряю лучшего господина, а Франция получит одного из самых злых королей.

Пораженный столь суровым и комичным волнением шута, Генрих поначалу на минуту задумался, потом знаком подозвал к себе шотландца.

— Шевалье Кричтон, — сказал он ему, — я поручаю вам этот молитвенник. Потом я спрошу его у вас. Но будьте уверены, как и вы, господа, — прибавил он, обращаясь к своей свите, — что наши подозрения относительно нашего брата Анжу совершенно рассеяны герцогом Неверским. Я беру назад мое обвинение и прошу вас забыть о нем.

Ропот удивления и недовольства послышался среди придворных.

— Ваше величество! — вскричал Кричтон, не способный более сдерживать свое негодование. — Позвольте мне вызвать герцога Неверского и вырвать у него признание в измене.

— Это бесполезно, мой милый. Он совершенно оправдался передо мной.

— Вы обмануты этим хитрым итальянцем, государь! — вскричал с горячностью шотландец. — Он негодяй и изменник.

— Герцога здесь нет, мессир, — заметил Генрих, желая положить конец этому разговору.

— Когда он вернется, я брошу ему в лицо эти слова.

— Это мой долг! — вскричал Жуаез. — Вы довольно уже отличились. Пора и моей шпаге выйти из ножен.

— Я дал обет защищать его величество от всех изменников, — сказал Сен-Люк. — Я настаиваю на своем праве вызвать герцога.

— Это право принадлежит тому, кто первый встретит этого негодяя, — вскричал д'Эпернон, вонзив шпоры в бока своей лошади.

— Согласен! — вскричал Жуаез, следуя его примеру. — Мы увидим, кто кого опередит.

— Стойте! — сказал Генрих повелительным тоном. — Пусть никто из вас не трогается с места, если не хочет навлечь на себя наш гнев.

— Боже мой! — вскричал, кипя гневом, Жуаез. — Ваше величество милостивее к изменникам, чем к своим верным слугам.

— Подождите, дитя мое, — сказал Генрих с улыбкой. — Ваша преданность не будет забыта. Но пока мы запрещаем даже намекать на это дело. После банкета мы соберем совет, на котором будут присутствовать: ты, Сен-Люк, д'Эпернон, Кричтон и, мы надеемся, наш брат, король Наваррский. До тех пор смотрите за собой и обращайте внимание на ваши слова и поступки. Шевалье Кричтон, прошу вас на одно слово.

— Клянусь моим отцом-евангелистом, — заметил Сен-Люк, — я ничего не понимаю.

— И я тоже, — сказал д'Эпернон. — Генрих точно околдован. Он и хочет, и не хочет. Очевидно, он подозревает Невера, но не хочет обнаруживать своих подозрений.

— У него, без сомнения, есть причины быть осторожным, — заметил Жуаез. — Держу пари, что этот итальянец изменил своей партии и купил милость Генриха головами своих сообщников. Однако, я думаю, что вместо мирного состязания в ловкости при свете факелов у нас будет кровавая схватка на шпагах и алебардах. Тем лучше. Пусть погибнут Медичи и вся их шайка итальянских отравителей, попов и сводников. Если мы освободим Генриха от этого ярма, он, конечно, станет настоящим королем.