— О-о, Великий! Вы ещё и кудесник! Быть может, вы астроном?.. — он видно ожидал ответа, но никакого ответа, кроме скрежета зубов, отчаянно пытающегося высвободиться Алёши не получил. — Ну что же — тогда, быть может, вы проследуете за мной?.. Во втором уровне посчитают за величайшую честь…
— Мне бы выбраться отсюда…
— Ах да, да! Как же, как же — вы же застряли, надо вам помочь… — но тут карлик резко осёкся, и расплывчатые черты его воскового черта сделались ещё более невнятными. — …Но ведь есть высочайший указ запрещающий ломать Великую Стену Мира…
— О-ох, глупость какая! — выдохнул вспотевший, но так и не продвинувшийся ни на миллиметр Алёша — зато плечи от рывков его надсадно болели и кровоточили.
Карлик от слов этих резко отдёрнулся, даже и на несколько ступеней вверх перескочил, но убежать не посмел, и залепетал-залепетал. Алёша заскрежетал зубами, крикнул:
— Я тебе приказываю — высвободить меня отсюда! А то — не миновать тебе расплаты!..
Эти крики привели карлика в ужас. Он весь затрясся, он схватился за голову, и теперь в его писке можно было разобрать: "Наставь, не дай погибнуть!". Видно было, что он весь покрылся потом, что глаза его вылезли из орбит, и даже катятся из них редкие, мутные, но небывало крупные слёзы, наконец он нервным, исступлённым голосом, прокричал:
— Карлики — ломайте стену! На вас этот грех, на вас! Я приказываю — высвободите этого Господина…
И тут же среди перекошенных строений мизинчатых началось некое судорожное движение — появились некто с бичами, и, стегая, сгоняли они усердно дерущихся коротышек, выстраивали их в колонны, и по колоннам этим разлетались залпы тончайших, но злых команд; тех, кто хоть сколь-то нарушал строй стегали с такой силой, с таким исступленьем, что они распадались на ничтожнейших, которых уже сгребали в мешки… И вот колонны двинулись к Алёше и под градом бичей принялись маленькими молоточками или же просто камешками, разбивать вокруг него стену. Ещё участились случаи распадения, но с улочек подгоняли всё новые и новые колонны, так как число ничтожнейших сброшенных в ямы и выбравшихся из них мизинчатых карликов было уравновешенно. Тоненький-тоненький, похожий на предсмертные взвизги бессчётных комаров дробный бой молоточков или камешков, тонко-злобные вопли надсмотрщиков и отчаянные хрипы разбиваемых продолжались, должно быть эдак с полчаса — и, надо отдать должное, этому безумному сообществу, по крайней мере (хоть и под ужасом мученической смерти) — когда нужно, они обращались с камнем весьма умело, и Алёшина шея, а потом и плечи были освобождены без нанесения ему каких-либо новых ран.
Алеша рванулся вперед, и тут почувствовал, что одежда его колышется; взглянул — и вскрикнул от отвращения: та рубашка в которой он лёг спать, точно тлями, кишела бессчётными фигурками ничтожнейших — они ползали, извивались; местами он чувствовал прикосновение их склизких лапок — ручек или ножек.
— Ах, мерзавцы! Ах, мерзавцы! — вскрикнул карлик второго уровня, и погрозил пальцем мизинчатым. — Совсем разболтались! При следующей битве приму к нам в два раза меньше!..
Мизинчатые конечно валялись на коленях, конечно молили об милости, но карлик второго уровня и не слушал их — он прислуживал Алёше: не успел юноша опомниться, как копошащаяся рубашка была сорвана — карлик энергично замах ею, и вот, словно крупные пылинки наполнили воздух — ничтожнейшие полетели; карлик всё взмахивал и взмахивал, а они всё вылетали и вылетали, словно бы это рубашка порождала их; наконец карлику второго уровня надоело это, и он из всех сил запустил Алёшину рубаху, так что она, перелетев через пещеру, погрузился в яму с ничтожными. Карлик раскланялся:
— Прощайте или не прощайте этих мерзавцев — это Ваша воля. Но я не виноват — настоятельно прошу запомнить, что я не виноват. Мы выдадим вам рубашку куда лучшую — прошу, прошу…
Итак, Алёша оказался обнажённым по пояс, и, когда подымался по лестнице, то идущий навстречу ток душного, смрадного воздуха, обдавал его то жаром, то холодом; и особенно чувствовался выпирающий над сердцем нарост-медальон…
Вот открылась, по меньшей мере на сотню метров вздымающаяся вверх галерея, вытягивалась она по версты на две и в ту и в другую сторону, а может — и дальше тянулась; может — нескончаемо далеко тянулась — во всяком случае именно на расстоянии двух вёрст наполненный хаотичными ветрами воздух становился совершенно непроницаемым. Стены и купол галереи имели некий неопределённый цвет, в котором были и тёмно-серые и жёлтые, и почти совершенно чёрные вкрапления; на некотором, равном отдалении друг от друга из стен выпирали дугами выгибающиеся выступы, так же, во многих местах, и уже без всякого порядка поверхность была изломана, нависали из неё изодранные блоки; некоторые были размером в несколько десятков метров, и при падении должны были привести к гибели многих и многих, однако ж никто и не замечал эти, держащиеся на честном слове махины. Также стены рассекали многочисленные трещины, но были (по большей части в нижней части), довольно широкие проходы, из одного из которых и вышел Алёша со своим провожатым. Вот из одного такого прохода выбежал отряд карликов второго уровня, и понял Алёша, что за каждым из таких проходов — лестница, а в окончании лестницы — пещера, в которой суетятся, избивают друг друга мириады и мириады мизинчатых.
Что касается карликов второго уровня, то в этой исполинской галерее они были повсюду: те, кто были поблизости, сразу же окружили Алёшу, и, заискивающе в него вглядываясь, уже падали на колени, пищали мольбы, славословия, те же — весть о его прибытии стремительно разносилась, и уже спешили сюда карлики и из более отдалённых мест: все славили, все благословили. Алёшин взгляд метался по этим мириадам лиц, пытался вцепиться хоть в какое-нибудь из них — хоть чем-то отличное от иных, хоть с какими-то привычными человеческими свойствами — такое лицо, к которому можно было обраться с вопросом, но… были только оплывшие, восковые лики, были только тусклые, выпученные в непонятном им самим восторге глазищи. Он ожидал увидеть здесь сражение, но нет — никто друг с другом не сталкивался, но повсюду, где ещё не ведали о его прибытии — напряжённо что-то обсуждали; обсуждали по двое, по трое, обсуждали целыми галдящими десятками; некоторые, впрочем — пребывали и в одиночестве, и видно было, что они очень озабочены некой значительной думой, сжимали свои головы, даже и стенали от напряжения, часто-часто их белёсые губы начинали шевелиться, и тогда слышались обрывки каких-то слов…
Воздух стал невыносимо жарким, дышать было совершенно нечем, и Алёша от этого согнулся, смертно побледнел, и что было сил выкрикнул:
— Довольно!.. Замолчите!.. Замолчите!.. Разойдитесь от меня!..
Конечно, его желание было немедленно исполнено, и те несколько сотен, которые уже успели вокруг него сгрудиться, тут же повернулись, занялись привычные своими напряжёнными размышлениями. Рядом с Алешей остался только тот карлик, который вывел его из пещеры (впрочем — может быть, и какой-нибудь другой — ведь все они были так друг на друга похожи).
— Не угодно ли вам откушать? — осведомилось восковое лицо.
— Нет… — устало выдохнул Алёша.
— Тогда чего же?.. Всё-всё, что не пожелаете, для нас величайшая честь…
— Вырваться поскорее отсюда!
— О — вы хотите уже уйти?.. Как жаль, как жаль…
— Нет, нет! — вскрикнул, своих же слов испугавшись Алёша. — Вы и не вздумайте меня уводить, ведь Чунг… Ведь, понимаете ли — в той пещере из которой я вышел должен появиться ещё один человек… великан, то бишь…
— О, какое счастье! — от восторга у карлика закатились глаза. Он хотел разразиться торжественной тирадой, но Алёша прервал его:
— Как только он появиться, вы немедленно должны его привезти его ко мне.
Карлик во множестве почтительных слов изъявил согласие и пищал это так долго и так настойчиво, что Алёша в конце концов вынужден был зажать уши. Вот карлик принялся дёргать его за штанину, и когда Алёша всё-таки решился разжать уши, то услышал:
