— Досталось нам от богатого купца из северной страны, он вез их в Белый град ко двору государя. Но теперь не государь а я на нем сижу. — усмехнулся Соловей и велел принести для Алеши и Ольги еще два стула.
Соловью поднесли большой кубок украшенный драгоценными камнями, разбойник разом осушил его и оглушительно (но всё же не так громко как Свист) свистнул:
— Молчите все! Позвольте рассказать вам об Свисте…
Наступила тишина, и в тишине этой Соловей поведал то, о чём рассказывал на улице — разве что, от того крепчайшего напитка, который ему ещё пару раз подливали в кубок, он заметно захмелел, и рассказывал хоть и с большим чувством, но более скомкано — его слушали, ему кивали, по щекам некоторых (особенно женщин), катились слёзы — но и вздохи и слёзы были пьяными, а потому, производи весьма неприятное впечатление.
На Алёшу стала наваливаться дремота, он клонился головой, и уж с горечью просил у Оли, чтобы подольше она его не будила, что в Мёртвом мире у него есть множество дел, но тут к ним подбежал высокий, необычайно тощий, перепачканный в грязи мальчишка, одного с Ярославом возраста, он представился Санькой и предложил Ярославу померится силами, на тот с восторгом согласился, однако же вмешался Соловей — сказал, что сейчас не время. Санька разочарованно вздохнул и отошел.
Соловей тем временем выпил еще один кубок и придвинув кресло к Алеше и Оле заговорил значительно тише нежели раньше:
— Ну а теперь и про меня выслушайте…
* * *
Работал я когда-то на мельнице — помогал отцу муку молоть. Была у меня любимая девушка… Как я любил ее, как горело мое сердце! Думал я, что так будет всегда. Но те счастливые времена ушли. Как то раз приехала к нам в деревню повозка, вся бархатом обшита — у нас такой отродясь не видали. А за повозкой на белых лошадях люди в дорогих кафтанах едут, в рога трубят. Вышел из кареты воевода Дубградский Илья. Кричит:
— Приехал я к вам свататься. Кого из красных девушек выберу, та и будет моею женою!
И выбрал мою Матрену. Взял ее за руку и вывел вперед.
Говорит:
— Мила ты мне. Будешь ли мне женою?
Она испугалась, потупилась. Тут я вперед вышел и говорю ему прямо:
— Не будет она тебе женою, ибо меня любит.
Воевода на меня гневно так очами зыркнул — ха! — меня так не проймешь, я ему прямо в глаза смотрю. Ну тогда этот Илья и говорит:
— Ты кто… крестьянин, мельник? А я воевода! И жить этой красавице в тереме, а не в твоей грязной дыре! Не гнуть вместе с тобою спину, ручки белые не марать, и ты не лезь!
Так он и сказал. Мне тут кровь в голову ударила, я кулаки сжал и на него бросился. Успел я ему раз под глаз заехать, а потом меня его люди скрутили да так поколотили, что чуть жив остался — две недели потом лежал, встать не мог, ребра болели. Но что ребра — Матрену увезли, а я остановить их не смог, мне эта боль тяжелее всего была.
Ну, как ребра то зажили, так собрался и пошел я в Дубград, правды искать — от нас до этого города три дня пути. Долго ли, коротко ли, но пришел я к воеводскому двору и, так мол и так, приказчикам говорю — надо мне вашего воеводу видеть. Они меня целую неделю ждать заставили, столько там разных дел было, а потом уж и меня в приемную залу допустили. Воевода сразу меня узнал, да еще бы не узнал: под глазом одна синева от моего удара. Он так встал, ногой топнул и закричал:
— Что — неймется тебе, холоп?! Мало тебе бока ломали?! Можем еще поломать! — а потом достал из кармана какую-то монетку мелкую и бросил, — На, - говорит, — Это тебе в утешенье, выпей в трактире за наше с Матреной счастье!
Мне, знаете, эта монетка больнее всего была. Он мне, значит, эту монетку, как выкуп предлагал, понимаете? Как выкуп за мою Матрену! А сам еще стоит усмехается, чувствует, что на его стороне и сила и деньги, чувствует, что ничего я супротив его не могу сделать.
И бросил я эту монетку ему под ноги!
Он усмехнулся, велел вытолкать меня прочь и никогда больше близко не подпускать.
Вот с тех пор, а прошло уже десять лет, живу я в лесу да люд обиженный вокруг себя собираю. Каждый день упражняются они на мечах, стреляют из лука, в общем, каждый из них может достойно сразится с государевым солдатом. У каждого есть доспехи. Мы ведь люди вольные, у нас каждый сам себе хозяин!
…Но — это ещё не вся моя судьба. Теперь про Свиста. Тот, кто говорит, что все встречи наши — случайность, пусть задумается вот над чем: после того как из города я бежал, да так на весь род людской был зол, что в каждого вцепиться был готов, первым, кто мне повстречался — был именно он, нынче покойный брат мой Свист. Как теперь помню: жаркий летний день. Я по лесу бреду, о корни спотыкаюсь, да ничего кругом и не замечаю… Горько мне, рыдать хочется, да только вот слёз нету — повалился помню под той самой елью, на которую тебя, Ярослав, несколькими минутами прежде закидывал. Ну, лежу я не жив ни мёртв, и не ведаю, как дальше жить, а тут (слух то у меня обострённый) — позади шаги; ну — думаю, ежели человек — сцеплюсь с ним, с ненавистным, хоть глотку перегрызу, за то только, что человек. И впрямь человек — только вот настолько исхудалый да измученный, что и глядеть то на него боязно, не то что бросаться. То был Свист — он уж два месяца по лесам метался — после бегства из сада всё, точно в бреду был; зверем выл, бежал иль шёл иль полз без всякой цели, а на самом деле — его леший кругами водил. Питался он травами иль кору с деревьев грыз, пил из родников, иногда — землицей закусывал. Если бы не встретился со мной: ещё чрез месяц и иссох бы весь; а тут загудел, счастливо:
— Человек! Человек!..
Бросился он, скелет, меня обнимать, а я то обнять в ответ опасался; а то вдруг раздавится… Рыдал он, ну а потом — вспомнил — аж затрясся весь, да и достаёт из кармана коробочку, коробочка та холодом веет, потому что — из чертогов Снежной колдуньи, раскрыл её, а там — одно последнее зёрнышко, случайно им при посадке сада позабытое золотится — время не властно над ним, так же как не властно оно и над солнечным светом…
Посадили мы то семя, а потом, немногое время спустя, поведали друг другу истории своих жизней… Древо взошло… Завтра я вам его укажу…
* * *
Соловей опустил кучерявую голову и густые кудри свесились и закрыли его лицо.
— Теперь одна мечта осталась — обрести назад свою Матрену. Каждый день ее вспоминаю…
— Она нам пироги на дорогу испекла. — сказала Оля.
Соловей аж подскочил:
— Что, моя Матренушка?! И вы молчали! Вы ее видели, значит?! Ну и как она? Рассказывайте, рассказывайте скорее!
— Мы не видели ее, — ответила Оля бросив жалостливый взгляд на Соловья. — Илья только и сказал нам, что жена его эти вот пироги испекла. — Она протянула Соловью узелок. Лицо разбойника просветлело.
— Ее пироги, она испекла. Сохраню их, обязательно сохраню, дороже любых богатств эти пироги ее руками слепленные. — И он поцеловал по очереди каждый пирог…
Алеше вдруг подумалось, что пироги эти наверняка испекла не воеводская жена, а одна из ее служанок, но он промолчал…
…Затем ребят отвели в маленькую комнатку в которой стояли три кровати.
Когда дверь закрылась Алеша порывисто взял за руку Ольгу, посмотрел в ее глаза и вздохнул:
— Ну, прощай. Дай только посмотрю на тебя, запомню… Ну вот и все…
Алеша пал на кровать…
* * *
Хотя со времени последнего погружения в Мёртвый мир прошло несколько часов — когда Алёша вновь увидел наполненную мизинчатыми карликами пещеру то всё там было как и прежде, и даже карлик второго уровня стоял на лестнице в прежней, нелепой позе. Алёша слишком занятый иными чувствами, даже и не заметил этого — но вообще же, во все последующие его погружения часы Мёртвого мира совершенно не соответствовали часам того мира, где жила Оля — за часы могли пройти мгновенья, а за мгновенья — часы.
Карлик второго уровня подобострастно раскланивался, вскрикивал своим тоненьким голоском:
