Многие называли Свиста злодеем; но, если бы встретили его, когда ему было лет двадцать, то похвалили бы статного и доброго и учёного юношу, который к тому же был мастером на все руки. От отца своего, многим премудростям он научился: умел и читать и писать, умел и на гуслях играть, и даже сам песни слагал, тем более, что голос то у него был дивный. Многие девушки от него без ума были, но он одну любил — одну, недоступную, которая в Дубраве вам знакомом в купеческих палатах жила. Была то дочь человека, которой разбогател на сердце своём ледяном, а потом разбит был…

(Здесь Соловей вкратце и с некоторыми неточности поведал историю сына Дубрава — Мирослава — и немало подивились ребята на такое совпадение)

Дочь, красавица из красавиц — такой по всему белому свету искать, не сыскать. Глядишь на красу эту, и даже подумать немыслимо, чтоб в ней какое-то зло было; а зло то было — страшное зло. Бывают ведь красавицы, которые, может и долго ищут себе избранника, но иным никаких надежд не дают — не разбивают их сердца, потому что понимают, какая эта мука, для некоторых — всю жизнь разбивающая — расстаться с ясной, чистой любовью. Она понимала это и она завлекала. Избирала какого-нибудь чистого юношу, воздыхателя, одаривала его некой надеждой, и делала это столь искусно, что юноша уже пламенел, сиял — дни и ночи были полны мечтаниями о Красавице. А потом она смеялась им в лицо, говорила, что ничего и не было, да ещё оскорбляла их называла и глупыми, и бездарными и безденежными (у самой то сундуки ломились от нажитых папашей деньжат, и хоть раз бы с бедным людом поделилась!) — ей доставляло удовольствие наблюдать за муками отверженных, она холодно ухмылялась, глядя вслед им — разбитым, одиноким.

Свист влюбился в неё всеми силами сердца, и хоть слышал уже нелестные о ней истории, глядя на её красу, о всяких сомнениях забывал, и восклицал своим громким, клятвенным голосом:

— Воистину — никто прежде не был достоин твоей красы, потому что она Божественна! Но я заслужу твою Любовь! Повели мне свершить то, что и сильнейший из героев государевых свершить не может!

Она ухмыльнулась, и стала ещё более обворожительной:

— Слышала я, что на самом краю земли стоит ледяной дворец, а в нём — Снежная колдунья обитает. У Снежной колдуньи много-много всякого добра со всего света собранного хранится, и помимо прочего — в сундуках золотистые, яблочные зёрна; говорят, что — это слёзы самого Солнца. Тот кто их в землю посадит станет на всю свою жизнь счастливейшим человеком — она же их все себе присвоила. Ну решишься моей любви ради те зерна достать?..

Свист в то же мгновенье вылетел из палат, на коня своего вскочил, да и поскакал — даже отца и мать не предупредил! (вот она слепота то любовная!).

Множество приключений, множество испытаний тяжелейших он пережил в дороге; он и обмораживался и обгорал и тонул, и падал в пропасть, кости ломал — столько всего пережил, что можно было бы целый роман написать. Но все испытания промелькнули и забылись, точно сон, так и смерть растворяет всю пустоту жизни, и остаётся только одно изначальное сияние, которое есть Любовь. Когда Свист ступил в чертоги Ледовой Колдуньи, то одна только Любовь и придавала ему сил двигаться всё вперёд и вперёд. В тех ледовых чертогах набросились на него демоны снежных бурь, схватили и приволокли к трону снежной колдуньи, хотели поставить его на колени, но он не подчинился — гордо распрямил спину, и глядел прямо в жуткий, снежные вихри испускающий лик. Он не стал скрывать, зачем пришёл, тогда колдунья усмехнулась и молвила:

— Глупец — ты потерял силы своей юности впустую…

— О нет! — рассмеялся Свист. — Я счастливейший из смертных, потому что…

— Потому что любишь холодную, такую приятную мне ехидну!..

Свист хотел броситься на неё, но демоны его удержали, вывернули руки. Колдунья поднялась с трона, подошла, и приложила к его глазам две ледышки — ледышки тут же впились в глазные яблоки — словно сквозь кисею тумана слышал Свист её голос:

— Ты в пути уж три года! Три года мучений! Три года тяжких странствий! Все эти годы ты верил, что та красавица верна тебе?! О, глупец! Глупец!.. Погляди ради чего ты мучился — ради чего потерял свою юность…

И увидел Свист жуткое для него: возлюбленная его была уже с иным, тешилась в его объятиях — вспоминала прежних своих возлюбленных, и больше всего смеялась над ним, над Свистом, по одному его слову бросившемуся неведомо куда. Любовник её тоже ухмылялся — это был полный человек, преклонных уже лет, и по богатейшим его одеяниям можно было судить, что — это один из предводителей государевой дружины.

Звенел безжалостной, ледяной сталью в его голове голос Снежной колдуньи:

— А у меня, оказывается есть достойная ученица!.. Взгляни…

И тут показан был родительский дом Свиста, где давно уж не смеялись, где мать лежала раньше времени состарившаяся, поседевшая, и, можно сказать — уже не живая, но убитая потерей единственного сына; отцу тоже жизнь была не в радость: пил он много, а в глазах — мрак, тоска горючая.

— …Подумай! — рвала его душу колдунья. — Жизнь ведь только единожды даётся, а ты в тщетном рвении, в слепоте — всё загубил! Над тобой смеются! Родители несчастны! Мать ты уже не увидишь живой! Ты вернёшься озлобленный, и злоба твоя будет с каждым днём расти! Лучше бы тебе умереть сразу, но нет — ты испугаешься смерти, и до последнего дня будешь зло творить! Умрёшь ты во мраке, всеми презираемый! Жизнь твоя уже загублена!..

Диким, нечеловеческим стоном взвыл Свист, и что было сил в глаза свои вцепился. Выдрать их хотел — боль душу разрывала, и не чувствовал он боли физической. Выдрал он один глаз, но тут колдунья его остановила — руки сковала, со смехом безжалостном, выкрикнула:

— Достаточно! Безглазый ты не сможешь свершить того зла, которое полагается! Ты за семенами солнечных яблок пришёл?.. Получи же — они только большие страдания тебе принесут!..

После этого Свист потерял сознания, а очнулся на ледяном, сотрясающимся от напора чёрных, грохочущих валов берегу — очнулся от жгучей боли в пустой глазнице, от боли в душе; но как вскочил — обнаружил, что в руках у него коробочка; осторожно, прикрывая её ладонью от ветра, приоткрыл её, и, взглянув, увидел драгоценные зёрна. Тут прежние надежды в его сердце возвратились. Чтобы не отчаяться — обманулся. Мол — всё, что колдунья показала — всё не правда. Он устремился на родину, и спустя какое-то время уже стоял возле дома красавицы, ворвался в её богатые палаты — она была одна — не сразу узнала, а как узнала — холодно улыбнулась, проговорила:

— Что ж — привёз?

А Свист уж на коленях перед ней — протягивает шкатулку. Она шкатулку приняла, покрутила в пальчиках своих холёных семена солнечные, и говорит таким голосом, что и невозможно истинных её чувств понять:

— Посади сад. Как взойдут дерева, так и дам тебе ответ окончательный!..

Свист не смел возражать, и на указанном месте, которое ещё прежде было стеною отгорожено, принялся сад высаживать. Яблоневые деревья взошли и распустились уже через месяц — в благодатном мае то было.

Словно братья и сёстры Солнца восходили из земли, блаженное тепло в их близости было, и сами собой рождались в голове сонеты да мысли добрые. Воистину — многим и многим тот сад мог принести счастье… Но не в силах он был помочь тем, чьи сердца были отравлены, тем, кто намеренно эту отраву в себе разводил: ведь красавица ледяная намеренно от всех людей сад дивный скрывала, тряслась над ним, как разве что Кощей над златом своим. Когда гуляла среди деревьев, начали было пробуждаться в ней некие добрые чувства, но самой ей они показались настолько отвратительными, что поскорее их отогнала. Вот пришёл к ней Свист — совсем исхудалый, трясущийся, жалкий; глаза от слёз да от бессонных ночей распухшие — ведь побывал он дома, и узнал, что мать, как то и предрекала Снежная колдунья, от сердца скончалась, а отец проклял сына неблагодарного, из дома изгнал — спал Свист в каких-то канавах, питался отбросами, потому что таким виноватым себя чувствовал, что не смел у людей, что-либо спросить.