Унялся вихрь на ясном Крите,
Смерть отошла и страх растаял.
Уже из черного укрытья
На кровь не выйдет Минотавр,
И стены Лабиринт коварный
Не сузит, жертву окружая.
И лишь закат, в листве рыжея,
Закурит трубку близ таверны.
И – эллинской судьбы остаток —
Старик, и с ним печальный мальчик —
Затеплят свечку. Тьма заплачет,
Но пальцам ночи не достать их.
Свеча по чуду Парфенона,
По красоте богов и смертных:
Златых, серебряных и медных
Столетий – оскудело лоно.
Но при свече прекрасны лица,
Как отблеск лета в день осенний,
И в этой красоте таится
Богов и смертных воскресенье.
Ах, не помнить зла, а просто бы
Петь под дождичком косым...
Ведь не счесть детей у Господа,
Но один пресветлый Сын.
В синей северной стране меня
Сам он в тайну посвятил,
Что родился прежде времени,
И пространства, и светил.
Был единым и единственным,
Содержа и век и миг,
Светлым зеркалом таинственным
Отражая Божий Лик.
Не вместить земными мерками,
Почему да как – но вдруг
Выпадало с громом зеркало
Из простертых Божьих рук,
Выпадало – раскололося
На цвета волос и глаз,
На различья смеха, голоса,
На тебя, меня и нас...
Как и чем осколки склеются?
Скоро ль ждать того? – Навряд.
В поле косточки белеются.
Окна в городе горят.
Ум над миром – как над книгою,
А душа без книг живет.
Сколько капель гибнет, прыгая,
Ну, а ливень льет и льет.
Всех простить пошли мне,
Господи: Каждый – сам, и каждый —
Сын... Ах, не помнить зла, а просто бы
Петь под дождичком косым.
