II ИЗ КНИГИ «КЛЕНОВЫЙ КЛАН» (1974–1976 гг.) МОТЫЛЕК
О, не летавший вовсе не жил, И ждет бурлящая смола, Иль холод ждет его. Но где же Душа осуждена была Летающая? Даже реже, Чем в глаз вонзается игла, — Случится то, что с Силой Зла Произошло. Недвижны межи Меж тварью, что во тьме ползла — И той, что дни считала те же, Раскинутые веси нежа Под перекладиной крыла: Такая, лишь смежила вежды, — Из тьмы в нетленье перешла. Простором медленного взлета И ты, погибший, одарен: Тебя носил счастливый сон Из края в край, в ночах без счета, И обо всем земном заботы Ты оставлял внизу, лишен Телесной тягостной дремоты. Но был убит однажды кто-то Тобой, и жил на свете он Лишь день. Ты вышел на охоту, Бежал и медлил, ослеплен Той полнотой ожившей ноты, Тем бытием двойного счета, Каким убийца наделен... Бессрочно, как подруга Лота, К вине соленой пригвожден, — Как склеп под слоем позолоты, Ты канешь в темный Аваддон!.. 1974
* * *
Во мгле заграждали чешуйчатой грудью, Встречались зимою – и было теплей, Мостами легли, берегли перепутья, Ловили с обрыва, скрывали в дупле. И слух, оглушенный первичной виною, Очистился жертвой раскинутых рук Великих деревьев, увиденных мною В садах городских, и во сне, и в жару. Приближу к губам умолкающим палец — И слышу, как бодрствует в мире ветла, В молчанье зеркальной горой рассыпаясь И Бога святя в сердцевине ствола. 1974 стихи – Зачем бегут в чужие страны Из теплой памяти жилой? – В ее ворота гроздью пьяной Природа смотрит тяжело — И шепчет: «Я тебя разрушу, Но сохраню твои слова». – И им не терпится наружу, Туда, где речь всегда жива. 1974 * * *
Без ветра я не вижу. Это он Несет навстречу полдень и размеры — Всех ароматов тайный эталон, Рождающий в невидимое веру. Едва к незримой скважине прильну, Я слышу: он, подобно пьющей лани, Подталкивает мелкую волну Из глубины в каналы обонянья. Фигуры возникают к сентябрю Избытых судеб – поредевшей бронзы, И я на них сквозь изгородь смотрю, Особенно – когда темно и поздно. 1974 * * *
В нотных и высоких классах птичьих По опавшим и плывущим дням Удивленных учат безразличью Облака, к безумию клоня. Ветер – неуемный сборщик дани — Обегает сеть начальных школ. У калитки ждет похолоданье И уводит в прошлое пешком. Все, что летом вслушаться мешает И по зренью бьет, как футболист — Отлетает, как настольный шарик, Этикетка и осенний лист. 1974 * * *
И если вырваны страницы Из древней красочной Псалтири — Вовек никто не усомнится, Что царь Давид играл на лире, Вернее – на библейской арфе, Но лира – символ вдохновенья. Плетется ветер в старом шарфе, Лиловом от ночного тренья И ставшем гроздьями сирени. Он кашляет, закутав горло, Едва ступает на прохладе, То рассыпается прогоркло, То снова собран, жизни ради, Как слезы стынут на тетради. Итак, никто не усомнится, Что лучшим в мире был художник, Хотя закапаны страницы, Заглавные заснули птицы, И надписей не стало должных. И по оставшимся деревьям Я очертанья рук живые Угадываю, чтобы с левым Не путать правое, с припевом: «Так жили люди Ниневии» — И чтобы дни сторожевые Прошли, не опаляя гневом. Иначе шаг ко мне направят Суду покорные микробы, И духи поднебесной злобы Клеймо непоправимой пробы На серебре моем поставят. 1975 * * *
И эту птицу к ветке жгучей Притянет сад — Я понял это много лучше, Чем век назад. Тогда от молний ложной вести Я принял гром, Что смысл – во всех растеньях вместе, А не в любом Стволе, и корне, и соцветье. Но сны сошлись — И стал виновен я в навете На каждый лист, И взором юного астролога К стеблям приник, Когда услышал: «Стань надолго Одним из них». И я спускался. Было скользко Среди червонных гнезд — И их стада встречало войско Подземных звезд. Я слышал: буква убивает... А вот – она И под землей растет, живая, Любви полна. 1975 * * *
И снилось мне, что каждый строил дом — И, возведя, селился в нем навечно: В норе подземной делался кротом, Иль возносился, Путь построив Млечный, Иль вырыв русло, делался рекой, — Что начал, то заканчивал без риска. А я ушел настолько далеко, Что стал бездомным, возвратившись близко. |
