Река задвигалась, пошла Москва-река,

И я проснулся в колыбели:

Дома и клены, лица, облака

Вращались надо мной и пели.

Но вдруг игрушка выпала из рук —

Земля! И я вгляделся удивленно:

Как страшно! Обрывался каждый круг —

Жизнь дома, матери, жизнь облака и клена!

– Но вновь заснул. И только преступив

Пределы зренья, смутно стал гадать я:

В земле ли скрылся слышный мне мотив

Или упал в небесные объятья?

Меня иное зренье увело

Туда, где Лик неотделим от Слова:

И мать глядела, дерево цвело,

И дом стоял средь облака живого!

Нам верх и низ неведомы, пока

В суставы времени мы не врастаем,

Но небо движется – Москва-река,

И ждет, пока мы в облаке растаем...

Клен запахнул полу тумана: так знобит,

Что избам и втроем под небом не согреться.

Но если человек рожден, чтоб был убит, —

Зачем цветным стеклом блестят окошки детства?

Зачем, умудрены от вещих снов, встаем

В осенних юных сил живительную сырость,

Коль избам не тепло под небом и втроем?

Зачем пропел петух, ворвавшись в то, что снилось?

Зачем, бесхлебно-худ, по-костромски смешон,

Высокомерный дух на русском Ланселоте

Спешит остановить вращающийся сон?

Он виснет на крыле, оторванный от плоти!

Но зимний мрак созрел, в глазах не так рябит,

Тебя ласкает хлад, куда же ты, куда же?

Ведь если человек рожден, чтоб был убит, —

Трем избам не заснуть и не согреться даже...

Из трех берез, растущих на опушке,

Мне средняя милей.

Нет, не вина – воды налей

И поднеси в жестяной кружке.

Дай причаститься сей земле,

Покуда день, покуда лето.

Пусть славится богиня из Милета,

А мы с тобой и так навеселе!

Из трех дорог – трех проводов гудящих —

Мне средний путь милей.

Живительно-зеленый, терпкий клей

По жилам струн течет все слаще,

Вот облака сияющий ковчежец

Домчался к нам, как дар Океанид.

Пусть славится дельфийский Стреловержец,

А нас вода сильней вина пьянит!

Стоит над нами выдох Океана

В высоком ветре эллинских времен,

Как мачтовой сосной проколотый лимон,

Сочится солнце на поляну.

Три возраста судьба на выбор предлагает,

Но средний мне милей.

Нет, не вина, воды налей:

Она не гасит – зажигает.

Забыв про цель, мир движется по кругу,

Жарой ритмической пленен.

И мы, как высший дар, в сей день даны друг другу

По воле облаков, по прихоти времен!..

Проходя по зимней деревне,

Я услышал ночью печальной

Голос поэзии древней И изначальной.

Это деревья звенели

Обледенелые, это

Расстоянья длиннее

Становились к рассвету,

А секунды – короче.

И, на локоть от взрыда,

Звезд монгольские очи

Млели полуоткрыто.

Это ранней юности сполох,

Говорящих снегов острова,

И томами падали с полок

Льда пластинки, крошась на слова.

Раздвигая сумрака заросли

И до первых еще петухов,

Так деревни лицо прорезалось,

Удивленной звучаньем стихов.

Даже в детстве, где августа внешность

Просветлялась, неся благодать,

Я не знал, что мой дом – Бесконечность,

Я не мог, я не смел это знать.

Я-то думал, что дом мой – древесный,

От крыльца до конька мне знаком,

И Луна в него входит невестой,

Солнце входит в него женихом.

Ну, а то, что ни разу их светы

Не сходились на свадебный пир,

Было разве что лишней приметой,

Сколь насмешлив забывчивый мир.

Ну, а позже философы, с пеной

У пастей, мне кричали: «Дурак,

Полагайся на плотские стены,

Ведь за ними – молчанье и мрак.»

Я же знал: то, что мыслит и веет

И во сне называется «мной»,

Пред палаткой из кожи имеет

Преимущество света пред тьмой.

Но и в юности, чья быстротечность

Листопадам сентябрьским сродни,

Я не знал, что мой дом – Бесконечность,

И что ею полны мои дни,

И все то, что уже наступило,

И все то, что еще не сбылось, —

Балки страсти, свободы стропила, —

Божьим взглядом прошиты насквозь!

Истина находится в середине,

Как фитиль горящий посреди свечки,

Но душа догорает на треснувшей льдине

Посреди безымянной, безумной речки.

Истина находится в сердцевине,

Как поля пшеничные – внутри зерна,

Но тело вращается в бешеной лавине

Водопада времени – беспробудного сна.

Мыслью блуждающей, раненой кожей

Ищет забывшийся, алчет Адам

Внутрь отверзаемое Царство Божье

По мертвецов незабвенных следам.

Сеяли след и ступни и подошвы,

Даже копыт отпечатки на льду...

– Полно, опомнись, где ищешь – найдешь ли?

Он, умирая: – Жив буду, найду.

Стал я мыслить светло и прямо —

Что ж, бывает, подкатит блажь.

Вдруг – стучатся в оконную раму:

Кто посмел? На третий этаж?!

То, презрев прямизны критерий —

Забулдыга, повеса, враль,

Заломив котелок метели,

Старомодный гуляет Февраль.

Вырожденец из рода Феба,

Он не терпит прямых углов,

Скособочилось, гнется небо,

Волоча переулков улов,

И смещенно, смешно и остро

Наклонившись на пятьдесят,

Старый двор – стратегический остров

Принимает пурги десант.

Стук условный кровного друга —

Он на улицу, как домой,

Звал меня в завихренье круга

С озаренной дороги прямой.

И, хоть я только что повенчался

С Музой Чисел, как циркуль, стальной

Я на встречу, все бросив, помчался,

Только двери вскричали за мной,

Строгий брак променявшим на шалость

Позабывшим накинуть пальто:

Холод бил по щекам, но зато

Муза Отрочества возвращалась,

Муза радостных строк: Эрато!..