Когда-то у Владимира тоже была жена… Но писем от нее он не ждал.
Смирнов подмигнул ему и с хитрой улыбочкой передал привет от одной общей знакомой. По имени Маша.
А потом протянул сложенную вчетверо записку:
»Здравствуй, Володя!
Узнала, где ты служишь, набралась смелости и решила написать.
У меня все хорошо. Экзамены сдала, хотя было совсем не до них.
Валя понемногу приходит в себя. Когда все это случилось, она словно окаменела. Это было ужасно! Но время идет, и я надеюсь, что она сумеет оправиться. Потому что скоро у нее будет ребенок. И надо жить дальше.
А как у тебя дела? Мне сказали, что там, где ты сейчас, очень жарко.
Я знаю, это звучит глупо, но все равно, береги себя! Теперь я понимаю, почему ты ничего не сказал мне, когда уезжал. И очень за тебя беспокоюсь! И жду!
Потому что люблю тебя!
Маша»
Милая, милая Маша, вздохнул Владимир… Он перечитал записку еще раз. Свернул и положил в партбилет.
»Надо жить дальше».
Она права, подумал он. И поднял голову… И посмотрел в небо…
Надо жить дальше!
Пройдясь по самому краю, Владимир немного успокоился. Если, конечно, можно назвать спокойствием пустоту и безмолвие, воцарившиеся в его душе.
Так или иначе, но геройской смерти в бою он больше не искал. А просто бил врага. Не жалея жизни. И не загадывал далеко вперед…
Сначала надо проучить самураев, думал Владимир…
А потом, если он уцелеет, то обязательно съездит в Петрозаводск и оформит развод. И тогда Снежка сможет выйти замуж за отца своего ребенка. И жить с ним долго и счастливо. Сколько захочет!
А если Владимир не уцелеет, то, вообще, никаких проблем! Она станет вдовой Героя, и будет получать пенсию. Как и положено в случае потери кормильца. И опять же сможет выйти замуж за своего Вениамина Абрамовича. И любить его, сколько влезет! Потому что тогда Владимиру это будет уже все равно!
Между тем, бои над Халхин-Голом шли нешуточные…
Таких Владимир еще не видел. Да и никто не видел! Потому что не было еще такого, чтобы по нескольку раз на день на небольшом участке фронта одновременно сражалось по сотне с лишним истребителей с каждой стороны!
Кто знает, может все еще обойдется, и ему не придется ехать в Петрозаводск! Может, ему еще повезет, и какая-нибудь шальная пуля сама поставит точку во всей этой печальной истории.
А как же Маша, вдруг подумал он!..
Значит, заморочил девчонке голову, целовал-миловал, а теперь в кусты?!.. Нехорошо, Владимир свет-Иванович!.. Ой, нехорошо!
Ладно, вздохнул он, встретимся с Машей! Но сначала надо развестись со Снежкой!
А потом видно будет! Если Маша его не разлюбит, когда все узнает, какой он двуличный, если простит его, то тогда…
Тогда делать нечего! Придется на ней жениться!
И сделать все, чтобы она была счастлива! Потому что она очень хорошая девушка! И заслуживает счастья!.. Не то, что он…
Владимир несколько раз принимался писать ответ на Машино письмо. Чтобы поблагодарить за теплые слова. За доброту и заботу. Однако дальше слов «Здравствуй, Маша!» дело не шло… Это у него-то! Который насочинял столько стихов, что перезабыл уже половину! Он злился на себя, комкал листки один за другим и выбрасывал.
А может, отправить ей какое-нибудь из своих старых стихотворений? Просто взять и поменять золотые волосы на каштановые, а льдисто-серые глаза на зеленые?!..
Но рука на такое святотатство не поднялась.
Это были Снежкины стихи! И больше ни чьи!
К счастью через неделю началось генеральное наступление. И стало не до писем…
А потом Владимир получил пулю. Ту самую. Которая должна была поставить точку. И едва не поставила.
В тот день все было как всегда. Взлет на рассвете. Недолгий полет к линии фронта. Бой. Рев мотора и грохот пулеметных очередей. Запах пороха и бензина.
Владимир атаковал и завалил еще одного самурая. Который крутанулся вокруг своей оси пару раз и посыпался вниз.
Вдруг он почувствовал сильный удар по правой ноге. Будто ломом в драке навернули. Ступня слетела с педали. Владимир посмотрел вниз и увидел, как из разорванной штанины фонтанчиками бьет кровь…
Никакой боли он не чувствовал. Только нарастающую слабость. Поле зрения резко сузилось. Все звуки отдалились куда-то, словно у него заложило уши. Как это бывает во время пикирования…
Но он не пикировал. И не падал. А летел по прямой.
Владимир пошевелил ручкой управления. Самолет по-прежнему слушался рулей. Он посмотрел за борт. Высоты не было. Зато до своих рукой подать… Он развернулся блинчиком. Медленно и аккуратно… Перетянул через реку в пологом снижении. Убрал газ и посадил свою «моску» на брюхо, не выпуская шасси. И потерял сознание…
Вообще-то, ему сильно повезло.
Во-первых, потому что он приземлился вблизи от КП командующего армейской группой комкора Жукова, который тут же отправил санитаров к его самолету на собственной «эмке». Это Владимира и спасло, поскольку счет шел уже не на минуты, а на секунды! Ему наложили жгут, остановили кровотечение и немедленно доставили в развернутый неподалеку полевой подвижный госпиталь.
А во-вторых, потому что именно при этом госпитале действовал Хирургический отряд Военно-медицинской академии имени Сергея Мироновича Кирова.
Не попади он тогда в руки настоящих профессионалов, не смотреть бы ему сейчас в это ненастное окно, подумал Владимир…
Его срочно прооперировали, а потом эвакуировали самолетом в Читу. В окружной военный госпиталь. Впрочем, сам он ничего этого не помнил. Потому что был в бессознательном состоянии. И очнулся еще очень не скоро…
Но все-таки очнулся.
А вот Витька Рахов, пару дней спустя поймавший разрывную пулю в живот, выкарабкаться так и не сумел. И умер, не приходя в сознание. В тот самый день, когда был опубликован Указ Президиума Верховного Совета о присвоении ему звания Героя Советского Союза…
Владимир этим же Указом был награжден орденом Красного Знамени. Но узнал об этом только через две недели. В начале сентября. Когда старуха с косой, терпеливо караулившая его у дверей госпитальной палаты, наконец, отступила.
Из этого же Указа он узнал и о присвоении ему очередного воинского звания полковника, к которому был представлен еще в конце июля. По последней, занимаемой до откомандирования на академические курсы, должности.
В Чите Владимир пробыл почти полтора месяца. А когда немного подлечился, его перевели в Москву, в Центральный военный госпиталь.
Если учесть, что самураи провертели в нем столько дырок (четыре сквозных ранения и пуля), то чувствовал он себя вполне сносно. Хотя заметно хромал и пока не мог обойтись без тросточки. Впрочем, врачи утверждали, что это ненадолго. И списанием с летной службы не пугали. А все остальное было ерунда!
Ну, скажем, почти ерунда…
Приехав в Москву, Владимир долго не решался позвонить Маше.
Потому что понимал, что обязан объясниться и все ей рассказать.
А рассказывать не хотелось…
А что делать?!
Вскружил голову невинной девушке, заварил всю эту кашу, так давай теперь и расхлебывай!.. Дон Жуан хренов!
Делать было нечего…
Надо было звонить Маше и сдаваться на милость… Владимир махнул рукой. Позвонил. И сдался.
Услышав его голос, Маша расплакалась прямо в трубку. А когда узнала, что он находится в Москве и лежит в Центральном госпитале, тотчас примчалась к нему.
Владимир считался выздоравливающим, и ее пропустили без каких-либо помех. Они стояли у окна в коридоре и молча смотрели друг на друга. Владимир виновато, а Маша со слезами радости на глазах.
Прошло почти полгода с тех пор, как они виделись в последний раз на похоронах Анатолия и Полины в Колонном зале Дома Союзов.
Маша сильно изменилась за это время. Она похудела. И как-то повзрослела. От девической припухлости не осталось и следа. А в глубине зеленых глаз затаилась грусть. И понимание того, что жизнь - это не веселый пикник. А очень трудная штука. Жестокая и трагическая.
