Из тоннеля снова послышался грохот.

– Йена завалит там! Помоги ему, Ахмед! Несколько человек сдерживали ее. Теперь из входного отверстия вылетали пыль, камни и грязь.

Шарлотта замерла, широко раскрыв глаза. Вскоре грохот стих. Прохода больше не было, как будто никто не копал здесь много дней, а может быть, и много месяцев.

– Йен! – бессильно прошептала она.

Ее наконец отпустили, и она рухнула на землю. Как сквозь мутную завесу она видела снующих вокруг нее людей, слышала их крики по-арабски. Никто не может остаться в живых под таким завалом. Никто.

Эта мысль пронзила ее как молния, и она, корчась, покатилась по земле. Окружающий шум исчез, его заглушил пронзительный вопль. Она долго не могла осознать, что этот нечеловеческий звук вырвался из ее гортани.

Однако она поняла, что не песок и камни обрушившейся гробницы убили ее мужа. Это сделала она.

Лондон, 1897 год

Так вот, значит, как он выглядит, Дилан Пирс.

Шарлотта подалась вперед в кресле, стараясь разглядеть, какого цвета у него глаза. Хотя с их встречи в пустыне прошло всего два года, имя Дилана Пирса не вызывало в ее воображении никакого образа. В этом, безусловно, она могла винить только себя. Неужели она была так смешна и нелепа, что поехала ему навстречу на верблюде, по дороге прикладываясь к бутылке с бренди? Она покраснела при одном воспоминании об этом. Просто чудо, что она тогда не заблудилась.

Низкий голос Пирса разносился по лекционному залу, как бой огромного колокола. Чем больше она слушала, тем больше склонялась к мысли, что стоит, пожалуй, освежить воспоминание о том грубоватом голосе с провинциальным акцентом.

– Может быть, он и перевел эти развратные арабские стихи, но надо признать, что у него самые длинные ресницы, какие я только видела у взрослого мужчины.

За этим нелепым комментарием последовало чье-то писклявое хихиканье.

– Длинные ресницы и широкие плечи – это просто исключительное сочетание. А у него еще и такие чудные каштановые волосы! Мистер Пирс – настоящий красавец.

Шарлотта сердито оглянулась назад, но глаза двух молодых женщин были устремлены на оратора. С каких это пор археолога вызывают такой ажиотаж среди женского населения Лондона? Она никогда о таком не слыхала, а ведь она была дочерью одного из самых известных египтологов современности. Чего же ждать дальше? Наверное, скоро молодые дамы будут падать в обморок при виде географов или писать любовные записки профессорам Кембриджа.

Шарлотте мистер Пирс не казался таким уж необыкновенным красавцем. Черты лица какие-то излишне преувеличенные. Слишком большие глаза. Нос, который, пожалуй, можно было бы укоротить; широкий рот; чересчур густые волосы с отливом темно-красного золота, которые скрывают накрахмаленный воротничок. Такую прическу уже давно никто не носит. На кафедре он чувствовал себя скованно, как человек, который ждет не дождется, когда можно будет сбросить этот серый костюм и новые кожаные полуботинки.

Шарлотте, впрочем, совершенно нет дела до его длинных ресниц и кельтского профиля. Мужчины, какие бы это ни были красавцы, больше ее не интересуют. Вздохнув, она поправила свою черную юбку, что вызвало неудовольствие кошки, которая лежала у нее на коленях. Это она настояла, чтобы Йен продолжил раскопки. Йен погиб. Из-за нее погиб. Она до самой своей смерти будет винить себя в этом. И до самой своей смерти останется одинокой.

– Мама говорит, что не пройдет и десяти лет, как ему пожалуют дворянство.

– Не так уж плохо. Дворянское звание, фамильное поместье в Уэльсе. Подумай только, какие бесстыдные стихи он переводит. Можно себе представить, что он будет вытворять со своей женой!

– Неужели ты и правда так думаешь?! Какая бездна греха!

Это было уже невыносимо. Сидя в кресле, Шарлотта резко повернулась, так что кошка, возмущенно мяукнув, свалилась с ее колен на пол.

– Не могли бы вы продолжить свою занимательную беседу за дверью? Некоторые из сидящих в этом зале интересуются царями восемнадцатой династии.

Две молодые девушки только захихикали. Шарлотта наконец разглядела, что обе они разряжены, как будто собирались на прогулку: белые летние блузки, зонтики с оборками и широкополые соломенные шляпы.

Шарлотта не могла сдержать изумления и вытаращила глаза на огромных матерчатых птичек, украшавших шляпку девицы потолще. Стеклянные глазки-бусинки смотрели на нее сквозь желтые перышки.

– Простите нас, мадам, – произнесла толстушка с насмешливой улыбкой.

Зачем она сюда пришла? Она не думала, что это так взволнует ее. Все эти два с половиной года она решительно отказывалась посещать лекции по археологии, запрещала себе даже ходить в египетскую галерею Британского музея. Она постоянно твердила себе, что Египет был причиной смерти Йена. Она наказывала себя за то, что когда-то оказалась в плену своей страсти. Расплатой за смерть Йена должен был стать добровольный отказ от любых воспоминаний и впечатлений, связанных с великолепием этой пронизанной солнцем земли.

Словно чтобы возразить ей, ее любимица снова запрыгнула к ней на колени и стала устраиваться поудобнее, вертясь и переступая лапками, прежде чем окончательно улечься. Ее длинный полосатый хвост задел Шарлотту по лицу. Видно, у нее все-таки не хватило силы воли отказаться от всего, что связывало ее с Египтом. Пустынная кошечка, которую она вырвала из рук Йена, когда тот уже собирался ее утопить, стала ее самой любимой спутницей. Она была той ниточкой, которая связывала Шарлотту с тем, что она когда-то любила и от чего приказала себе отказаться. Шарлотта могла пожертвовать воспоминаниями о песчаных долинах пустыни и запахе нильского ила, но ни за какие блага на свете не согласилась бы расстаться с Нефер.

Ей удалось снова сосредоточиться на докладе мистера Пирса. Сейчас он говорил о погребальных урнах, найденных в Набеше… Но тут за ее спиной опять послышалось хихиканье.

– Не понимаю, зачем ты уговорила меня пойти на эту лекцию, – прошептала Шарлотта молодой женщине, сидящей рядом с ней. – Сюда надо было послать нашу матушку. Ведь Общество собирается отметить посмертные заслуги ее покойного мужа. Наверное, это все-таки важнее, чем ее собрания по защите прав женщин? Ей не ответили. Она взглянула на свою соседку и увидела, что ее сестра почти заснула.

– Проснись, Кэтрин, не то свалишься со стула.

– А?.. Что? Лекция уже закончилась? – Кэтрин выпрямилась в кресле. Ее шляпка немного съехала набок. – Что, уже начинают чествовать отца?

– Нет, нет еще. Но будет обидно, если ты окажешься совсем в бессознательном состоянии, когда нас попросят выйти на сцену.

– А это было бы смешно, правда? Я храплю, а ты маршируешь на сцену в своей чадре.

Шарлотта дотронулась до черной вуали, украшавшей ее шляпку.

– Не понимаю, почему кому-то может не нравиться, что вдова носит траур.

Сестра посмотрела на нее осуждающе.

– Ты ведь не королева, моя милочка, – прошептала она. – Да и королева вряд ли всю оставшуюся жизнь ходила бы в трауре.

– Я не собираюсь обсуждать с тобой мой гардероб. Кэтрин чихнула три раза подряд.

– Если ты уперлась и хочешь до смертного часа ходить черной вороной, дело твое. Но я требую, чтобы ты перестала таскать с собой повсюду эту ужасную кошку. – Она снова чихнула. – Ты же знаешь, у меня на кошек аллергия.

Шарлотта сгребла Нефер в охапку.

– Кошки в этом не виноваты. – Кивнув в сторону окна, за которым хлестал дождь, она заметила: – Ты всегда чихаешь, когда идет дождь.

Тут Шарлотта почувствовала, что кто-то слегка постучал ее по плечу. Это была пухлая молодая женщина, сидевшая позади нее.

– Извините, но нельзя ли потише? Мы находим, что ваше постоянное бормотание совершенно невыносимо.

Ее приятельница прикрыла усмешку рукой в шелковой перчатке.

Шарлотта снова устремила взгляд на сцену. Она чувствовала, что сегодня не выдержала борьбы с обстоятельствами. Она признала свое поражение и теперь сидит на лекции, посвященной тому самому предмету, о котором она поклялась в своей жизни никогда не вспоминать. И что самое ужасное, докладчик, который с таким знанием дела рассказывает сейчас о фараонах, – это тот самый человек, который, сам того не зная, сыграл роковую роль в гибели ее мужа. Нет, ей не следовало появляться здесь, даже если Общество и решило оказать честь ее покойному отцу. Кэтрин наверняка снова задремлет, а две болтушки в перьях в заднем ряду опять обсуждают внешность Дилана Пирса, в которой теперь находят признаки одновременно страсти и вырождения.