Осенью 1808 года, возвратившись после эрфуртского свидания двух императоров - Наполеона и Александра I - в Париж, Талейран дал ясно понять австрийскому послу К. Меттерниху: в интересах самой Франции - чтобы державы, противостоящие Наполеону, объединились и положили предел его ненасытному честолюбию. Князь разъяснил, что дело Наполеона - это уже не дело Франции, что Европа может быть спасена только тесным союзом Австрии и России. Приехав в 1809 году в Вену после разрыва с Францией, Меттерних буквально воспроизвел слова, продиктованные ему Талейраном: «Франция не ведет войны со времен Люневильского мира (1801 г. - Авт.). Их ведет Наполеон, используя французские ресурсы»5. (А почти одновременно Талейран писал Наполеону: «Ваше величество отсутствовало тридцать дней и добавило шесть побед к изумительной истории своих предшествующих кампаний… Ваша слава, государь, - это наша гордость, но от Вашей жизни зависит самое наше существование».) Накануне похода 1812 года Талейран подвел итоги: «Наполеон предпочел, чтобы его именем называли его авантюры, а не его столетие»6.

Жребий был окончательно брошен. В марте 1814 года Талейран и действовавший совместно с ним князь-примас Рейнского союза Карл Дальберг послали через Швейцарию в лагерь союзников своего агента барона де Витроля. А в качестве доказательства того, что Витроль является тем, за кого он себя выдает, Дальберг назвал ему имена двух венских дам, благосклонность которых он делил с царским дипломатом Нессельроде. Пароль оказался убедительным. А совет Талейрана, переданный через Витроля, сводился к тому, чтобы не вести более никаких переговоров с Наполеоном, двинуться прямо на Париж и реставрировать династию Бурбонов на троне Франции. Последнюю часть рекомендации, конечно, никак нельзя счесть образцом политической прозорливости, но в этот момент она казалась князю наиболее соответствующей его личным выгодам и карьеристским расчетам. Уже после отречения, находясь на Эльбе, Наполеон как-то заметил:

- Если бы я повесил двоих - Талейрана и Фуше, - то и поныне оставался бы на троне.

- Ах, бедняга Наполеон! - иронически прокомментировал эту тираду Талейран. - Вместо того, чтобы повесить меня, ему следовало бы прислушаться к моим советам. Главным предателем Наполеона был он сам7.

Не будет преувеличением сказать, что наиболее эффективное воздействие нидерландской революции на социально-экономическое развитие Европы относится к периоду после окончания векового конфликта. В полной мере влияние английской буржуазной революции как революции европейского масштаба могло проявиться именно вследствие окончания такого конфликта. А наиболее глубокое воздействие Великой французской революции осуществлялось не во время ее военной конфронтации с коалицией феодально-монархических государств, а на протяжении ряда последующих десятилетий.

В. И. Ленин подчеркивал, что «все развитие всего цивилизованного человечества во всем XIX веке - все исходит от Великой французской революции, все ей обязано»'. И вместе с тем В. И. Ленин характеризовал XIX столетие как «век, который дал цивилизацию и культуру всему человечеству»2. Эта реализация тех возможностей общественного и культурного прогресса, которые возникли в результате французской революции, могла происходить в таких масштабах и такими темпами только при отсутствии векового конфликта на протяжении большей части XIX столетия.

Каковы были причины относительной стабильности системы международных отношений, созданной в 1815 году решениями Венского конгресса - реакционнейшего синклита монархов после низвержения наполеоновской империи? Историки далеко не единодушны в ответе на этот вопрос, в том числе и историки, придерживающиеся общих философских и методологических воззрений. Вероятно, это связано с тем, что ответ должен включать указания не на одну, а на целый комплекс причин, удельный вес каждой из которых не поддается точному измерению.

Некоторые причины бросаются в глаза. Контуры наполеоновской Европы исчезли с крушением империи. В Париже узнали о смерти Наполеона на острове Святой Елены два месяца спустя после нее, 5 июля 1821 г.

- Ах, какое событие! - воскликнула одна из собеседниц Талейрана. ,

- Это уже не событие, сударыня, - с обычной флегмой ответил князь, - это просто новость.

В антинаполеоновском лагере народы, поднявшиеся на освободительную борьбу, и феодально-монархические правительства, оказавшиеся во главе борьбы, объективно преследовали различные цели, хотя до поры до времени это противоречие было скрыто войной против чужеземного завоевателя. Наполеоновская политика не способствовала, а мешала созданию независимых национальных государств на буржуазной основе. Но этому же стала в еще большей степени препятствовать и политика феодально-монархической реакции после низвержения Наполеона. К тому времени скрытое противоречие между монархическими правительствами и теми силами, которые привели эти правительства к победе, не могло не выйти наружу. Произошло неизбежное столкновение между началами общественного прогресса, за которые сражались народы в освободительных войнах, и реакционными, реставраторскими устремлениями феодально-абсолютистских монархий, зафиксированными в принципах Священного союза.

Принципом новой перекройки карты Европы был объявлен легитимизм - возвращение на престолы законных, легитимных монархов и сохранение за ними их наследственных владений. Характерная черта реакционного лагеря - неумение смотреть в глаза действительности, отказ признавать главные реальности эпохи. Это не исключает, конечно, того, что наиболее дальновидные представители этого лагеря обнаруживают немалые способности к политическому маневрированию. Легитимизм был именно такой идеологией, оторванной от фактов, что не мешало ему до поры до времени отвечать интересам феодально-абсолютистской реакции и частным интересам отдельных правительств (например, французским Бурбонам в 1814- 1815 гг.). Ведь принцип легитимизма должен был соблюдаться лишь как правило с исключениями, принимаемыми с учетом выгоды отдельных держав. Частичность реставрации (не только во Франции, но и в других европейских странах) отчетливо проявилась в сохранении основ буржуазного гражданского права. Пришлось санкционировать проведенные со времен революции ликвидацию церковного землевладения, уничтожение множества мелких княжеств и независимых городов в Германии и Италии. Принцип легитимности был отброшен при узаконении раздела Польши, при разделе Саксонии. Цеп-ляние за идею легитимизма продолжалось долго, переходя постепенно из сферы политики в область курьезов. Согласно изданному почти через 100 лет после Венского конгресса, в начале нашего столетия, легитимистскому альманаху «Legitimist Kalender», на английском престоле находился якобы не Эдуард VII, а какая-то никому не известная «Мария IV Стюарт», папа по-прежнему являлся главой церковного государства, на деле еще в 1870 году присоединенного к Итальянскому королевству. Вместе с тем сама Италия территориально была урезана на три четверти, и итальянский король именовался сардинским; Франкфурт-на-Майне считался не частью германской империи, а вольным городом и т. д. Впрочем, и поныне, в 80-е годы XX в., на Западе существует тайный «Орден короны Стюартов», ставящий целью ни много ни мало - восстановление на английском престоле династии Стюартов, свергнутой в результате «славной революции» 1688 года!3

Хотя монархи, собравшиеся на Венский конгресс, ссылаясь на идею легитимизма, при перекройке карты Европы не принимали вроде бы в расчет национальный принцип, границы ряда стран были установлены таким образом, что они не задевали жизненных интересов значительного числа европейских наций и народностей. Правда, немало европейских народов было лишено независимости. Однако для подымавшейся буржуазии некоторых из этих народов имело большое значение, что она если не целиком, то в своей основной части оказалась в рамках одного государства и заняла господствующее положение на национальном рынке. Это способствовало стабилизации системы международных отношений. Главной же ее причиной представляются победа буржуазии в экономически передовых странах и относительная стабильность капиталистической системы в XIX веке. Однако такая констатация еще не объясняет прямо, каким путем устойчивость капитализма вызывала устойчивость системы международных отношений. Объяснить это можно только ослаблением, затуханием векового конфликта между феодальным абсолютизмом и буржуазным парламентаризмом. Причины же указанного ослабления тоже могут быть четко определены. Во-первых, быстрое развитие и выявившаяся неодолимость нового строя и соответствующих ему политических порядков. Во-вторых, надо помнить, что в недрах феодального строя повсеместно формировался и существовал буржуазный уклад. Интервенционистские попытки абсолютистской реакции всегда были направлены только против революционных форм победы капитализма, а не против самого капиталистического строя. Наконец, нужно учесть и растущее стремление буржуазии, перед которой уже маячил пугавший ее «красный призрак», к компромиссу с силами старого порядка - не менее заметное на международной арене, чем внутри страны.