Английская дипломатия максимально использовала раскрытие «заговора Ридольфи», чтобы ослабить поддержку Марии Стюарт парижским двором, представив ее союзницей Испании. Но так и должно было быть вне зависимости от того, какой в действительности была подоплека «заговора Ридольфи». Сам итальянец потом неоднократно ходатайствовал о возмещении убытков, понесенных им ради святой церкви. Папа Григорий XIII отказал ему, а через три десятилетия точно так же поступил английский король Яков I, сын Марии Стюарт. Флорентиец неоднократно выполнял дипломатические поручения своего государя, великого герцога Тосканского, был его послом в Риме, Мадриде и Лиссабоне.
Подводя итоги, можно сказать, что нет ни одного факта, который прямо бы указал, что Ридольфи был шпионом лорда Берли, а не искренним, хотя и опрометчиво поступавшим, агентом католической церкви. О провокаторской деятельности Ридольфи свидетельствует совокупность косвенных доказательств, хотя каждый его поступок допускает различные истолкования. Несомненно, он снабжал доверившихся ему лиц заведомо ложной информацией - например, о готовности герцога Альбы немедля послать войска на помощь восставшим английским католикам. Зачем было Ридольфи уверять Пия V и Филиппа II, что герцог Норфолк, живший и умерший протестантом, в действительности тайный католик? Эти и другие подобные утверждения Ридольфи явно вредили тем, в чьих интересах якобы действовал итальянский банкир. Между тем флорентиец, как доказывают его успехи в торговых предприятиях, был опытным дельцом, и подобного рода нелепые поступки вряд ли могли быть следствием простого недомыслия. Слабым пунктом в концепции Эдвардса является объяснение мотивов поведения Ридольфи. Арестованный в Англии итальянец мог под угрозой пытки дать какие угодно обязательства служить Берли. Но какой смысл было ему соблюдать эти обещания, рискуя навлечь на себя месть папы и испанского короля? Эдварде считал, что риск был не велик, а мотивом Являлись деньги, которые следовало получить Ридольфи от английских должников,- 3,5 тыс. фунтов стерлингов (очень большая сумма по тем временам!) - и которые иначе конфисковали бы власти. В случае смерти Елизаветы и вступления на престол шотландского короля Якова перед флорентийским банкиром тоже открывались благоприятные возможности. Удайся заговор - Ридольфи не остался бы в накладе. Безотносительно к концепции Эдвардса о факте переговоров шотландской королевы с Альбой неопровержимо свидетельствуют бумаги, захваченные еще в апреле 1571 года у сторонников Марии Стюарт после взятия ее врагами замка Думбартон. Историк-иезуит, пытаясь доказать свой тезис, стремится затушевать тождество планов Ридольфи интересам Марии Стюарт и Норфолка. Известно, что Сесил, как и сама Елизавета, в 1571 году считал, что цели английской политики могут быть достигнуты без от-, крытой военной конфронтации с Испанией, на чем настаивали позднее Лейстер и Уолсингем8. Не могла ли организация «заговора Ридольфи» привести к такой конфронтации, активизировать и Альбу, и Филиппа II, способствовать сближению Франции с Испанией? Сесил, если он спровоцировал заговор, не мог не задавать себе подобного вопроса. Историку-иезуиту удалось поставить под сомнение традиционную интерпретацию «заговора Ридольфи». Большинство специалистов продолжают придерживаться официальной версии, признавая, однако, что Ридольфи Убыл безответственным болтуном, каким его и считали Филипп II и герцог Альба, не придавая значения обещаниям и проектам флорентийца9. Можно согласиться с одним из новейших исследователей, который, не называя Эдвардса по имени, писал, что утверждение католического историка; будто Ридольфи был орудием Сесила, «остается и, видимо, останется недоказанным»10.
Планы Ридольфи носили явно авантюристический характер, но они могли предстать совсем в ином свете для правительства Елизаветы, чувствовавшей враждебность католической Европы. Вдобавок после убийства в Шотландии регента Мерея в январе 1570 года не было уверенности и в благожелательной позиции северной соседки Англии. Еще в 1558 году при вступлении Елизаветы I на престол старый сановник, служивший в высоких чинах еще ее отцу Генриху VIII, лорд Пейджет писал, оценивая международные позиции Англии, что имеется «естественная вражда» между ней и Францией, поэтому более чем когда-либо существует «необходимость поддерживать дружбу с Бургундским домом» (имелась в виду испанская ветвь династии Габсбургов, иными словами - Филипп II)1'. К этим мотивам добавлялась заинтересованность английского купечества в поддержании тесных торговых связей с Нидерландами, подвластными в то время испанской короне.
На протяжении 70-х годов позиция правительства Елизаветы была более благоприятна для Филиппа II, чем для восставших Нидерландов. Между тем победа испанского короля создала бы новую и крайне опасную для Англии ситуацию. Установление не только формального, но и полного фактического господства могущественной Испании над Фландрией, откуда за считанные часы можно было высадить войска на английскую территорию, наличие во Фландрии хорошо обученной, грозной армии для такого десанта создавали бы серьезную опасность. В чем же заключалась причина крайне вялого противодействия английского правительства планам Филиппа II? Объяснение надо искать не только в нежелании Елизаветы помогать «мятежникам» против их «законного» повелителя (к тому же «мятежникам», которые исповедовали крайние кальвинистские взгляды, имевшие явную антимонархическую направленность). Елизавета учитывала ограниченность английских ресурсов, очень дорожила тем, что ей удалось избавиться от долгов, что было особо впечатляющим на фоне I опустошаемых войной Нидерландов и Франции и государственного банкротства Испании. Между тем это достижение было бы наверняка сведено на нет в случае войны и вызванных ею расходов, что могло привести к росту внутренней оппозиции, в том числе и со стороны тех, кто громче всех ратовал за вооруженное отражение папистской угрозы. Елизавета считала, что компромиссный мир между Филиппом II и его восставшими подданными приведет в конце концов к эвакуации из Нидерландов испанской ] армии, содержание которой столь дорого обходилось Мадриду, и - что не менее важно - ограничит завоевательные планы французов во Фландрии (они могли стать не менее опасными, с точки зрения Лондона, чем сохранение j Нидерландов под властью испанского короля). Здесь заключено объяснение выглядевшей столь противоречиво ] английской политики, непоследовательность которой порой объясняли женскими капризами и особенностями характера королевы. Между тем она умела играть даже на распространенности мнения о непредсказуемости ее действий, запрашивая высокую цену за очередной зигзаг своего политического курса.
Подход самой Елизаветы к межгосударственным отношениям как в первую очередь к чисто мирскому делу, к которому следует примешивать религиозный фактор только по политическим мотивам, не вполне разделялся ее советниками. Это особенно относится к сочувствовавшему пуританам Фрэнсису Уолсингему, сменившему в 1573 году Сесила на посту главного министра королевы. (Общее руководство политикой правительства сохранил, однако, в своих руках Уильям Сесил, получивший титул лорда Бер-ли.) Являясь политическим главой елизаветинской разведки и тайной полиции, Уолсингем, по его собственным словам, считал, что между «Христом и Белиалом (сатаной. - Авт.) вряд ли может быть согласие»'2. Иными словами - невозможны мирные отношения между Англией и католическими странами. Но было бы неверно думать, что в планы Уолсингема входило намерение военными средствами добиваться распространения протестантизма. Его позицию нельзя оценивать в отрыве от той ситуации, в которой находилась Англия перед лицом агрессивной контрреформации. Уолсингем был убежден, что предпочтительнее не дожидаться иноземного нашествия, а предупредить его собственными решительными действиями. Это очевидно следует из другого его высказывания, внешне тоже облаченного в религиозную форму: «Не может ли быть у монарха, исповедующего Евангелие, более справедливой причины для вступления в войну, чем образование конфедерации, ставящей целью выкорчевывание Евангелия и религии, которую он исповедует?»13.
