– Ну бабушка!!! – я тоже закуриваю.

– Ха-ха. Давай сначала. Про любовь. Несчастные закомплексованные придурки с их паркетно-половой страстью отменяются.

– У Иванова очень хороший рассказ, бабушка! Это ты всё опошляешь! Ты губишь литературу!

– Туда ей и дорога. И рассказ у Иванова – отменный. Искренний. Такой надёжный человек! Такой трепетный. На таких обычно катаются в хвост и в гриву. Он женат?

– Конечно, – отмахнулась я.

– Откуда знаешь?

– От него лично. В буфете рассказывал. За чаем.

– Значит, за пивом.

– Да.

– Конечно, да, – успокоилась бабушка. Ей важно быть правой. Как ребёнок, развлекается своей вечной правотой.

Иногда её всеведение меня бесит до ярости. Тут же вспоминаю багровую ярость у Джека Лондона в «Куртке». За подробностями можете обратиться и к другому переводу этого романа – под названием «Звёздный странник». В любом случае найти этот текст вам будет очень трудно: его скрывают от человечества.

Словом, я бешусь – от бабушки до джеклондоновой багровой ярости, – а это смертельно опасно.

Справочно. Роман «Куртка» («Звёздный странник») так же не воспринимается всерьёз, как «Серафитус» Бальзака. Эти романы – последнее, что сообщили великие мастера людям. Это завещания. Написаны – оба – в невозможных, неапробированных, нелегитимных манерах. Ну не могли эти писатели, с точки зрения образованных современников и даже потомков, впасть перед смертью в столь откровенную религиозность! А куда же девать гуманизм? А величие человека? А туда. Посему забудем о последнем слове мастера и не включим даже в собрание его сочинений.

Горькая участь. Цирковой актёр, навсегда вляпавшийся, например, в амплуа второго рыжего, и тот страдает меньше, чем признанный писатель, крупно проработанный критикой и литературоведением при жизни. На один-единственный абзац – последний – у критики чаще всего не хватает духа.

А нужен абзац такого, например, содержания: «Незадолго до кончины автор понял, что всю жизнь занимался ерундой и безделицей, и попросил у человечества прощения за этот незапланированный обман. Просьба о прощении вылилась в трепетный, яркий, волнующий душу текст, – ослепительно красивый… Конечно, он не был понят. Как в России – Гоголь. Зачем было жечь второй том „Мёртвых душ“? – возмущаются невежды. Почему не оставил материала литературоведам – покопаться в строчках, порасшифровывать намерения, проследить за – якобы – истинным ходом чувств и мыслей автора!..»

Так не пишут. Последнее озарение, вишь, отменяет предыдущее творчество. Ах, почему бы Джеку Лондону не начать с «Куртки», а Бальзаку с «Серафитуса»!.. А так – литературоведам приходится выдумывать, лакировать и замалчивать действительное положение вещей. Ненавижу литературоведов. Ух!

– Всё? – бабушка возвращает меня в XXI век. – Вечно у тебя болит душа за других!..

– Это у меня болит – за меня! Я не могу терпеть такую страшную несправедливость. Обычная лень и трусость – правят бал в литературе, как в науке. «Всем известно, что…» И поехало. Прямо как в манипулятивной журналистике.

– У меня есть знакомый врач-психотерапевт, психоаналитик, спортсмен, хороший человек. Очень хорошо лечит от борьбы за справедливость. Это его специализация. По всему свету на вызовы летает. Порекомендовать?

– Нет, я сама.

Бабушка облегчённо выдыхает сигарилловый дым: ей не придётся объяснять врачу, кто такая неродная внучка.

Джованни положил руку на рукопись.

Эта рука уже ничего не причинит этой рукописи. Они расстанутся навсегда, что немыслимо и больно.

Порвать серебряную нить, войти в серебряную квадригу и полететь за серебряные облака, куда уже ушла графиня Мария Аквино, унеся за собой всё, что вызывало чувства.

Рука покоилась на бумаге, как на голове уснувшего новорождённого младенца. О, если б этой руке удалось встретить хотя бы одно утро на коже Марии…

Зато теперь – книга. Гутенберга ещё нет, ему только-только подбирают родителей, а книга есть.

Трудно, конечно, написать сто «побасенок, притч, историй, которые… на протяжении десяти дней рассказывались в почтенном обществе семи дам и трех молодых людей…» – сто! Это много для европейца, несмотря на Ренессанс. Даже по бесконечной ветвистости любви сто сплетен – много. На это нужно изрядно фантазии. Тс-с-с, но и опыта…

Кстати, хм, осведомленности. Откуда вы, господин придворный ученый, юрист, дипломат, – всё это знаете? Вам удалось выспаться, и вы посмотрели сто снов? Ах да, у вас очень много внебрачных чад.

Трудно сфантазировать? Европейцу трудно? Ерунда. Можно было и тысячу наплести. Надоело. Любовь, основанная на великой страсти, всегда доходит до банальности.

Всё, что положено по сакральной части, всё в рукописи соблюдено, и пища критикам доставлена лет на сто, а Марию не вернёшь.

Да и зачем?

Это ж очередная Лаура, банальная Беатриче. Просто Божья перчатка, с помощью которой того, кто мог написать книгу, просто подержали за горло и прочие жизненные места. Теперь и это понятно.

Джованни остался один. Окно, вишнёвый луч, рукопись, начинается день, приближается смерть. А бессмертие вежливо покашливает у порога. Вызывали? Служба доставки. Праздничные скидки. Вам упаковать?

Меня часто спрашивают о таинственной бабушке, на которую колоннами идут ссылки, но которую никто никогда не видел. Даже мой Пётр. В основном, мои знакомые полагают, что некая настоящая бабушка давно умерла и я тоскую, к слову и не к слову вворачивая бабушка вчера сказала.

Меня уже не считают чокнутой, а просто мифоманкой, повёрнутой на культе предков, чудесах, тайнах и авторитетах. От этого набора веет пылью веков или, как минимум, старомодностью, что придаёт моему имиджу дымчатые тона ретро, а теперь среди друзей модно быть старомодной. Впрочем, у меня уже нет друзей. «Успех одаряет многим, только не друзьями». Это Вовенарг. Когда у меня был успех – фу, какое мерзкое, суетное, копошащееся, чавкающее слово! – друзья осыпались, а когда мне стало плоховато, забыли вернуться, поскольку вдруг у меня опять случится успех, ведь со мной это бывает, как показала практика. Потом ведь опять предавать. Хлопот с этими успешными!

Это похоже на явление секса народу. «А у них был секс?» – спрашивают герои американского фильма. Словно «заходил ли к ним почтальон?» или «свежее молоко приносили?» В общем, кто-то третий, кроме этих двоих.

То же самое про успех. Он добился успеха? Это что такое? Взял кассу? Убил тигра? Тоже про кого-то третьего речь.

Бабушка знает всё, кроме часа своей смерти. И это знала бы, ей лишь захотеть. Но лишь коснётся наша речь до роковых мотивов, она немедленно открывает какую-нибудь «Энциклопедию мысли», «Сборник афоризмов», – разных справочников у неё тонна, – и цитирует наугад: о совести, о смерти, о собаках… И закрывает, умудрённая. А я уже не могу продолжать о судьбе, поскольку всё ясно и в книжках всё написано. Вообще всё.

Однажды мы пили чай, и у неё ни с того ни с сего поднялась температура. Она накрасила губы, приложилась к белой кружке, осмотрела отпечаток, приложила его ко лбу, осмотрела остаток отпечатка и сказала: тридцать восемь и пять.

Я никогда не целовала себя в лоб и никогда не видела других за осуществлением самопоцелуя. И сказала; кажется, глупость:

– Откуда вы знаете? – Мы ещё были на вы.

– Если хочешь быть моей внучкой, забудь этот текст. Откуда! Оттуда. Ясно?

Бабушка никогда не изгаляется надо мной. Говоря грубость откуда – оттуда, она мила, вежлива, доброжелательна.

Её лицо никогда не теряло нормального светского выражения, даже когда она материлась. Это был шик! Я восхищалась бабушкой день ото дня больше.

Возвращаемся к автопоцелую с кружкой. Определив уровень опасности, 38 и 5 градусов на лбу, бабушка открыла книгу афоризмов. «Не будьте суеверны, это приносит несчастье», – сообщил ей Тристан Бернар, и бабушка полезла в приложения. Через пять минут она уже всё про него знала, кроме причин ранней смерти: сей шаловливый француз прожил всего лишь восемьдесят один год, то есть не по уму мало. У него смешные афоризмы, атеистичные, но умные и желчные.