Пока они шли к машине, Джексон молчал, и только когда дверцы автомобиля захлопнулись, а ремни безопасности были пристегнуты, наконец заговорил:

– Что все это значит? – Он не мог взять в толк, зачем Коттон вводит Дреа Руссо (привыкнуть к «Энди» ему не удавалось, хоть ты тресни) в заблуждение – любые операции с ее участием в роли приманки казались ему из области фантастики. Вот если бы Салинас скрывался, а они пытались его выманить, тогда, вполне возможно, план бы сработал. Но сейчас не тот случай. Главная проблема заключалась в том, чтобы найти веские улики против Салинаса. И Дреа тут ничем не могла помочь, разве что заснять на видео, как Рафаэль ее убивает. Но жертвенного агнца ФБР из Дреа делать не станет, а значит, все остальное пустые хлопоты.

Коттон окинул взглядом улицу, людей вокруг и только потом ответил:

– Вы что, его не узнали?

– А что, должен был?

– Это он был на балконе.

Джексон потрясенно уставился на Коттона. «Человек на балконе», как они его окрестили, долгие месяцы заставлял их строить бесплодные догадки. Он тогда просто испарился, но каким образом, они так и не узнали. Джексон откинулся на спинку сиденья и, устремив взгляд вперед, стал сличать сохранившийся в памяти образ человека на балконе с тем, кого они только что видели в парке.

– Вот это да! Ну и глаз у вас, Коттон. – Джексон забарабанил пальцами по ноге. – Наверное, все это время она была с ним.

Ему хотелось так думать. Джексон никому в этом не признавался, но женщина эта вызывала у него симпатию. Ему было искренне жаль ее. Салинас, когда она жила с ним, обращался с ней как с красивой куклой, которую вытаскивал, когда ему приходила охота поиграть, но в остальном не проявлял к ней ни малейшего интереса. А парня с балкона, кто бы он ни был, она, видно, любила. Джексон был закоренелым реалистом и верил только в то, что видят его глаза. Когда прямо за их спиной бесшумно, как призрак, возник человек, их с Коттоном чуть удар не хватил. А Дреа, обернувшись, при виде его буквально расцвела – ее лицо, хоть и выдавало возмущение, все равно светилось от счастья, словно для нее из-за туч выглянуло солнышко. Возможно, она на это солнышко немного и злилась, но все равно была ему рада.

Дреа изменилась. Дело не в прическе – сейчас она носила короткие темные и прямые волосы – и не в том, что одевалась она теперь скромнее, никого не стараясь сразить наповал, она стала привлекательнее, но не благодаря яркой внешности. В ее лице появилось нечто новое: какая-то безмятежность, которой не было раньше. Она могла подолгу пристально смотреть куда-то вдаль, словно видела там что-то. Один раз Джексон даже обернулся, желая узнать, кто ее так заинтересовал, но сзади никого не было. Когда же он вновь обратился к ней, то взгляд Дреа уже был сфокусирован на нем. При этом взгляд ее приобрел удивительную проницательность – она будто заглядывала в самую глубь человека и видела его насквозь. Например, Джексону под этим взглядом захотелось опустить глаза и оглядеть себя: все ли с ним в порядке? Не расстегнута ли у него, случайно, ширинка?

Еще сложнее оказалось понять, что за птица этот тип. Его лицо все время оставалось неподвижным, кроме, быть может, едва заметных проблесков каких-то неопределенных чувств. А тут еще эти проклятые солнечные очки. Оглянувшись напоследок, Джексон увидел, как парень взял ее за руку. И что-то в том, как он это сделал, сказало Джексону, что их чувства взаимны.

Джексон был рад за нее. Слушая разговор этого типа с Салинасом на балконе в тот день, Джексон с Коттоном заключили, что Рафаэль предоставил Дреа тому парню в пользование, как шлюху. И это ее так потрясло, что на следующий день она сбежала. Агенты, наблюдавшие за домом, видели, что она ушла налегке. Она села в машину с одним из бандитов Салинаса, но тот вернулся уже без нее.

После ее исчезновения весь уклад жизни Салинаса круто изменился. Джексон тогда еще грешным делом подумал: может, ее убили, а от тела избавились? Хотя зачем – неизвестно. Сейчас, вспоминая те дни после ее исчезновения, ему вдруг пришло в голову еще кое-что.

– А вы помните ту встречу Салинаса в Центральном парке? Ну, нам тогда еще не удалось заснять лицо второго участника. Помните? По-моему, им тоже был он, «человек с балкона».

Коттон напряг память, сосредотачиваясь на подробностях, и неопределенно кивнул:

– Может быть.

Что это была за встреча, оставалось только гадать. Восстанавливая сейчас цепочку событий, Джексон предположил, что Дреа бросила Салинаса и ушла к другому, и Салинас не знал, где она. Быть может, он тогда в парке пытался нанять человека для ее поисков. Но у ФБР на этого типа ничего не имелось, и кто он, что он, оставалось только гадать.

Однако дотошный Джексон не переставал, как всегда, ломать голову. Он перебирал в уме все возможные варианты развития событий, соотнося их с немногочисленными имеющимися в их распоряжении фактами, и что-то он игнорировал, на что-то обращал особое внимание и так этим увлекся, что лишь гораздо позже осознал: Коттон так и не ответил на его вопрос.

Саймон вновь почувствовал ледяную близость своей давней подруги Смерти. Он был не из тех, кто мучается сомнениями. Он быстро определял возможные варианты, анализировал их, выбирал лучший и приступал к делу. Однако его последнее решение оставляло горькое послевкусие. Это не означало, что Саймону оно казалось нецелесообразным, вовсе нет. Просто ему не нравилось, что на шаг, который он намеревался сделать в любом случае, его подталкивают обстоятельства. Он обязан защитить Энди, и все. Для него нет ничего важнее.

Они вернулись в «Холидей инн», и он проводил Энди в номер. Нужно было удостовериться, что она благополучно, в целости и сохранности, добралась до комнаты. Саймон сжал лицо Энди ладонями и прильнул к ее губам в долгом поцелуе, стараясь, почувствовать ее, найти утешение.

– У меня кое-какие дела, – наконец сказал он, прервав поцелуй. Ему очень хотелось отнести Энди в кровать и забыться в ее жарких объятиях, но порядок для него был превыше всего. – Не жди меня, ложись спать. Я не знаю, когда вернусь.

Голубые глаза Энди омрачились тревогой.

– Не уходи, – вдруг сказала она, хотя понятия не имела, куда и зачем он идет. Саймон уже заметил, что ее от природы хорошая интуиция стала еще более острой: теперь казалось, Энди знала то, чего знать не могла. Но сознавала ли она, сколько времени они проводят, глядя друг другу в глаза так пристально, что Саймону начинало казаться, будто они становятся единым целым? Вряд ли. Во многих отношениях Энди по-прежнему оставалась очень земной женщиной – немного вспыльчивой, немного нетерпеливой и очень сексуальной, – правда, иногда она улетала куда-то далеко – не уходила в себя, а переносилась в иной мир и после этого всегда словно бы светилась изнутри.

Никто никогда не понимал Саймона лучше, чем Энди, как будто она знала какой-то секрет, как до него достучаться.

– Постараюсь поскорее, – пообещал Саймон, снова целуя ее. – Жди меня. И пока я не приду, не поддавайся на уговоры тупых федералов. Дай слово.

Энди нахмурила брови и было открыла рот, чтобы отчитать его: требует с нее обещания, тогда как ее просьбу не уважает. Но Саймон прижал палец к ее губам. В уголках его глаз собрались морщинки.

– Знаю, – сказал он. – Все равно дай слово.

Энди прищурилась на него, затем бросила взгляд на часы:

– Назови час. Не нужно мне твое «У меня дела. Я не знаю, когда вернусь». Скажи точно, когда? Через два часа? Через пять?

– Через двадцать четыре, – ответил Саймон.

– Двадцать четыре!

– Это предельный срок. А теперь дай слово. – Двадцать четыре часа – это не так уж много. Но они нужны ему все до минуты. – Для меня это важно. Я должен знать, что с тобой все в порядке. – Эти слова подействовали на Энди, потому что она любила его. Любила. Это было так удивительно и так не похоже на реальность, что Саймон никак не мог оправиться от потрясения, хотя сердцем знал, что это правда.