— Это как-то связано с деньгами, — объяснила она. — Благотворительный фонд помощи животным как-то связан с деньгами.

Между подругами существовал договор, который никогда не был озвучен, но о котором каждая знала, а именно: если Сьюзен рассказывала Маделен всё, то Маделен рассказывала Сьюзен какую-то часть, и не более того. Теперь Сьюзен почтительно ждала продолжения. Но лицо Маделен оставалось пустым и замкнутым.

Держа друг друга под руку, они направились к церкви. Высокая женщина с веснушчатым лицом, в животе которой сперматозоиды трёх различных мужчин безуспешно пытались прийти к соглашению. И газелеподобная девушка с функциональным содержанием алкоголя в крови в одну целую и две десятых промилле, которую удерживали на ногах и в более или менее трезвом уме только поддержка подруги, витамины В и её собственное любопытство.

Количество мужчин, которых когда-либо знала Маделен, хотя и было слишком небольшим, чтобы считать его статистически значимым, но всё-таки достаточным, чтобы ей удалось вывести некоторые общие закономерности их поведения. Самым важным при этом стало её открытие, что содержание и дальнейшее развитие любовных отношений уже заключено в первых двадцати четырёх часах знакомства.

Побывав у отца Маделен по делам службы, Адам заметил её на приёме и не спеша, как всегда, когда он имел дело с чем-то очень важным для него, начал пробираться к ней через толпу людей. Уже в одном этом движении заключалась вся его натура. В его теле сквозили занятия крикетом, метание копья, и множество физических побед над другими самцами, в его внешнем виде — запас высокомерия и неограниченные возможности и в его голосе, когда он подошёл к ней, — глубина, которой обладают лишь те, чей рык исходит из самого нутра, и та изысканность, которую можно приобрести только в дорогих частных школах и университетах. Словно грива или аура, его окружало сознание того, что у него просто не может быть настоящих врагов.

В оставшуюся часть суток это впечатление подтвердилось, к тому же оказалось, что он внимателен и очень, очень заинтересован.

В течение этих двадцати четырёх часов, когда они не расставались, Адам Бёрден ни разу не рассмеялся.

И не потому, что ему недоставало чувства юмора. Он в полной мере владел отточенной, интеллектуализированной едкостью, которая могла быть приведена в действие в любой момент, и особенно когда что-то угрожало ему в профессиональном отношении. Если кто-нибудь ставил под сомнение его знания, подбираясь тем самым к несущей конструкции его чувства собственного достоинства, то тут он умел шутить убийственно. Но ни разу за пятьсот двадцать девять дней их брака, или — очевидно — когда-либо до этого, или — предположительно — когда-нибудь позже, ему не казалось, и не могло бы показаться, что сам он может вызывать смех. Его первое движение навстречу Маделен продемонстрировало, а все его последующие движения подтвердили, что он обладает монументальным чувством собственной значимости крупных животных и великих диктаторов.

Не то чтобы Маделен недоставало юмора в своём браке. Смех — это некое излишество, своего рода роскошь, а Маделен осознавала, что Адам спас её от неминуемой гибели среди родственников. Для того, кто побывал на волосок от смерти, будничное удовлетворение основных потребностей принимается как чудо, и именно так Маделен и смотрела на свой брак: как на будничное, взаимное, чудесное удовлетворение основных потребностей.

Этот взаимный обмен потребностями начинался обычно в 19–00, в тот момент, когда Адам возвращался домой. Но сегодня он пришёл на два часа раньше — Маделен встретила его в дверях в 17 часов. Спустя десять минут они пили чай в библиотеке.

Библиотека была логовом Адама. Она и была такой же тёмной и узкой, как логово, и здесь стоял схожий дух — смешение запаха Адама, тех муссонных лесов, откуда происходила древесина мебели, и кожи книжных переплётов.

Ещё здесь была возрождающая к жизни защищённость логова. Когда Адам возвращался домой, он был белым как мел от усталости. Но стоило ему опуститься в одно из стоящих в библиотеке кресел и отложить свой еженедельник, как он начинал восстанавливаться. В то время как меньшая часть его внимания была поглощена чаем и разговором, главная его часть впитывала надёжность окружающей обстановки и женщину, сидящую перед ним.

Маделен было ясно, что в течение этих трёх, на первый взгляд, ни к чему не обязывающих четвертей часа она делает сидящему напротив неё мужчине большое женское переливание крови.

Пока это продолжалось, Адам Бёрден постепенно покидал оборонительные позиции, становясь более слабым, чем обычно, человеком, и никогда ранее не случалось, чтобы Маделен воспользовалась этой слабостью для разговора о чем-нибудь важном, и когда она сейчас всё-таки задала вопрос, то прозвучал он небрежно, поверхностно, словно отдельный пункт в потоке ничего не значащих ассоциаций.

— А как там обезьяна? — спросила она.

Полуприкрыв лишённые всякой заинтересованности глаза, Адам наблюдал за тем, как этот вопрос проплывает мимо, словно насекомое, словно пар от чайной чашки.

— Она в оранжерее, — ответил он. — Это совсем ненадолго.

— А что это за обезьяна?

Он молчал. Пограничная зона между ними ещё не была исследована. Но Маделен почувствовала, что приближается к демаркационной линии.

— Боноба, разновидность шимпанзе.

— А зачем он?

Лицо Адама было в тени. Теперь в этой тени зажглись два жёлтых огонька, словно какое-то большое животное семейства кошачьих рассматривало Маделен из тьмы.

— Когда дикое животное вырывается из неволи, оно либо в панике бродит с места на место, либо пытается забиться куда-нибудь в угол. Животное не может приспособиться к неожиданно предоставленной свободе. Интересно, что это животное преодолело такое большое расстояние.

Маделен наклонила голову. Это был жест приятия, почти что подчинения. Адам не солгал, она это знала. Но он рассказал лишь самую небольшую часть правды. За своей чашкой из костяного фарфора он с животной насторожённостью свернулся в клубок вокруг своей жертвы.

Подняв голову, она улыбнулась ему, успокаивающе, словно медсестра пациенту. Потом налила ему чаю, положила в чашку сахар и помешала, сосчитав до тридцати — как раз то нужное количество движений, чтобы кристаллы крупного, содержащего мелассу тропического тростникового сахара полностью растворились.

В ту ночь она ждала Адама в его спальне. Он пришёл только в два часа ночи. Но когда он увидел её в постели, всю его усталость и угрюмое раздражение как рукой сняло и, улыбнувшись, он начал раздеваться.

Еженедельник Адама представлял собой маленькую серую книжечку, ей он, как это часто делают люди, на которых ложится множество обязанностей, доверял свою память. Это был одновременно и еженедельник, и блокнот для заметок, в ней он записывал и самые незначительные дела, и самые важные обязательства, и без неё он не помнил ничего. Это было оружие самообороны, как чай в библиотеке, как его молчание о своей работе.

В книжечку эту Маделен никогда не заглядывала: с одной стороны, она не имела для неё никакого значения, с другой стороны, она была для неё священной и неприкосновенной. В эту ночь она открыла её. Когда Адам ушёл в ванную комнату, она вскочила с кровати и вытащила книжечку из ящика его ночного столика.

Она заранее отказалось от мысли разобраться в записях: заметки Адама были криптографическими и стенографическими, словно следы птиц на песке. Вместо этого она сосредоточила своё внимание на отдельных листках, которые были вложены между страницами еженедельника.

Их было пять, форматом чуть больше А-4, скреплённые скрепкой, и на них стояло сегодняшнее число. Первые три страницы были исписаны, и прочитать их было невозможно, на двух последних были рисунки.

На рисунках была изображена обезьяна. На первых было изображение животного в профиль и анфас, без подробностей, зафиксированы были только поза и соотношение размеров отдельных частей тела.