Они сидят на корточках, прижавшись друг к другу, на дереве, обезьяна голая, а на Маделен лишь тряпка на нижней части тела и тряпка — на верхней. На вид они как две находящиеся не на своём месте обезьяны — Маделен тоже похожа на обезьяну. Теперь Эразм редко носит её, она уже может передвигаться сама, в том числе и на высоте двадцати пяти метров над землёй, и, сидя сейчас на ветке, она сжимает её пальцами ног так, как прежде могла бы сжимать только руками. Лицо Эразма гладко выбрито — этого требует Маделен, она хочет видеть и трогать его кожу — а на его макушке растёт тонкий белый пушок. Голова Маделен похожа на его голову, её волосы стали светлыми от солнца и коротко пострижены, чтобы проще было доставать вшей, и пока она смотрит на город, она ловит одну вошь и давит её ногтями больших пальцев.

В воздухе чувствуется свежесть, и Маделен дрожит. Они кажутся такими хрупкими, сидя на ветке, она и Эразм, такими беспомощными. В эту июльскую ночь они похожи на самый слабый и самый невероятный hit squad,[9] который когда-либо нападал на Лондон.

В Лондоне был ещё один человек, который вспоминал Маделен и Эразма и который, возможно, думал о них больше, чем кто-либо другой, и этим человеком была Сьюзен. Сегодня она впервые за семь недель не вспоминала о них. Она заставила себя выйти из той депрессии, которая навалилась на неё после их исчезновения, — устроив так, что её муж и дети на полтора часа ушли из квартиры. На это время она договорилась о встрече со своим любовником.

Сьюзен любила компактные любовные свидания. Они соответствовали лондонской жизни. Возбуждающе тревожным было сознание того, что при том, что вся инсценировка требовала тщательной подготовки, проведения и приведения в порядок — всё это с полной отдачей, — необходимо всё завершить, не оставив никаких следов, через девяносто минут.

Вот она разделась. Вот она встала под душ. Вот она включила горячую воду.

— Ты идёшь? — крикнула она.

В гостиной Донни Ла Брилло сорвал с себя пиджак, расстегнул свою белую рубашку, скинул её на пол и стал созерцать своё отражение в какой-то лакированной японской вещице.

Донни принадлежал к новому поколению боксёров — красивее, стройнее и умнее, чем Генри Купер мог представить себе в свои лучшие дни. После семнадцати побед в семнадцати профессиональных встречах в лёгком весе за Британский боксёрский совет он был похож на Божьего ангела, который никогда не надевал боксёрские перчатки.

Ему нравилась вся эта ситуация. В ней был стиль. Женщина была классная. Изящная квартира, расположенная в зелёном районе, была классной. Ему нравилась мысль о том, что он на чужом пастбище. Бык Ла Брилло в огороде другого мужчины.

Он огляделся по сторонам. Ему нравились экзотические антикварные вещи. Лаковые изделия. Голубые фарфоровые слоны в оконной нише. Огромная кукла на диване. Длинные маски на стене.

Его взгляд снова обратился к дивану. Пожалуй, там сидела не кукла. Это был мужчина. Плосколицый, завёрнутый в плед, словно потерпевший поражение боксёр-профессионал на вечеринке, где все вырядились в тоги.

— Какого чёрта? — произнёс Донни.

Эразм медленно встал. Этот мужчина был первым — за исключением Маделен — человеком, с которым ему приходилось разговаривать. Ему было чрезвычайно важно соблюсти все правила грамматики и этикета.

— Очень раз вас видеть, — произнёс он медленно и отчётливо, — Сейчас я вас провожу.

Ла Брилло уставился на обезьяну.

— У меня здесь встреча, — заявил он.

— Очень приятно слышать, — ответил Эразм.

С большой осторожностью он провёл боксёра через прихожую и открыл дверь.

— Большое спасибо, что зашли, — сказал он.

Ла Брилло чуть-чуть повернулся, слегка опустив правое плечо. Потом ударил Эразма в диафрагму, пониже грудной клетки на уровне солнечного сплетения, туда, где слой мышц обычно совсем небольшой.

Это было не похоже на удар по бетонной стене лишь потому, что в скрытом пледом торсе ощущалась некоторая поверхностная эластичность. Это было похоже на удар по обитой войлоком стене в палате психиатрической больницы.

Выпрямившись, Ла Брилло посмотрел на обезьяну. Он много раз побеждал, нокаутируя противника таким ударом. У обычного, нетренированного человека остановилось бы сердце, если бы ему нанесли такой удар.

Лицо Эразма было непроницаемо. Он мягко вытолкнул Ла Брилло из квартиры.

— Всего вам доброго, — произнёс он. — Заходите как-нибудь ещё.

Потом он закрыл дверь.

В поисках точки опоры Ла Брилло схватился за перила. Некоторое время он стоял без движения перед закрытой дверью. Потом повернулся и — голый по пояс — стал медленно спускаться по лестнице, удаляясь от места своей первого профессионального поражения.

Эразм и Маделен сели друг напротив друга в гостиной. Эразм поднял пиджак боксёра и надел его. Рукава были ему коротковаты. Из внутреннего кармана он достал солнечные очки и надел их на нос. Маделен потянулась за рукой Эразма, он подал её, без труда протянув через журнальный столик. Маделен положила его руку между ног, и на её глазах его лицо медленно стало менять цвет — из светло-жёлтого стало цвета какао. Он покраснел.

— Донни, — крикнула Сьюзен из ванной. — Похрюкай как свинка.

Дверь ванной открылась, и Сьюзен уставилась на них.

— Донни ушёл, — сказала Маделен. — Он соскучился по мамочке.

Больше пятнадцати лет назад Сьюзен начала экспериментировать с ртутью быстрых эротических импровизаций, и у неё развилась та способность перестраиваться, которой обладают эксперты по взрывчатым веществам. Не теряя внешне присутствия духа, она завернулась в большое банное полотенце, обняла Маделен, пожала руку Эразму и уселась на диван.

Но на самом деле ей было страшно.

Её пугала нищета. Ощущение того, что впервые за всю её жизнь перед ней сидят два человека, у которых нет ничего — даже одежды, чтобы прикрыть тело — и которые не имеют никаких перспектив в обществе.

— Мы… нас не было в городе, — сказала Маделен. — Мы ничего не знаем.

Любая внезапная катастрофа делит человечество на две группы: тех, кто паникует, и тех, кто сразу же начинает активно действовать, оставляя свой страх на потом. Во всех деталях и ничего не скрывая, Сьюзен стала рассказывать то, что знала: об Адаме, об Андреа Бёрден, о Новом Лондонском зоологическом Риджентс-Парке.

Рассказывая, она вдруг почувствовала какое-то тепло и взглянула в сторону батареи и в сторону камина, но дело было не в них. Излучение шло откуда-то с другой стороны столика, и через некоторое время она определила, что это такое. Это был жар влюблённости. Пространство между Маделен и обезьяной было раскалено добела, как будто они принесли с собой невидимую, переносную сауну, которая непрерывно топилась, обогревая окружающее пространство.

К этому теплу Сьюзен и придвинулась, и медленно, по мере распространения тепла, во время своего рассказа она начала понимать, что два неимущих создания, сидящие перед ней, возможно, всё-таки не безнадёжно потеряны.

Когда она закончила, все некоторое время молчали. Потом она задала свой первый вопрос.

— Не попробовать ли нам просто отправить вас отсюда? — спросила она, — Из страны?

Маделен покачала головой.

— Есть другие, — объяснила она, — обезьяны, такие же, как Эразм. Если мир узнает, что они существуют, то их начнут искать уже совсем иначе. Охотники за трофеями. Журналисты и фотографы. Международная зоологическая преступность. Полчища учёных. Уже одно такое знание, как у Адама, уничтожает сам предмет. Или же изменяет его.

Она встала.

— Джонни, — сказала она. — Тот, кто нас возил. Нам надо найти Джонни.

Сьюзен внимательно посмотрела на подругу. К упрямству парнокопытного животного, на которое она обратила внимание некоторое время назад, прибавилась теперь новая особенность — панорамный взгляд хищной птицы. Она взглянула на часы.