В Милькове Глеб взял бат — лодку, выдолбленную из ствола, тополя. Он решил спуститься отсюда по реке до океана. Трудно сказать, что легче, — продираться через лесные дебри на велосипеде или управлять вертким батом на стремнинах горной реки. Глеб плыл один. После третьего купания он кое-как освоился с коварным челном, и дальше все пошло нормально.

Сразу же за Мильковом лес изменился. Он подступил вплотную к реке и раскинулся вольготными чащами. Хозяйка — даурская лиственница. Кое-где светлые пятна березничков, тополевые рощи и осинники. Река становилась шире, протоки удлинялись. Убегая далеко в сторону, они казались новыми речками. И только перед выходом в океан река снова собрала их в единую могучую струю, пробиваясь через каменные щеки между вулканами Ключевским и Шевелучем.

В самом устье реки — село Усть-Камчатск. На рейде — пароход, на берегу дымят два консервных завода: один советский, принадлежащий АКО, другой японский — концессия…

Между рейдом и берегом — бары, наносные песчаные мели. Даже при небольшом ветре бары страшны, образующиеся на них завихрения волн выворачивают иногда со дна камни. Для неосторожного или неумелого моряка на барах каждый вал может стать "девятым".

На рыбацком кунгасе Глеб добрался до парохода и через двое суток вернулся в Петропавловск. На удивление многим, спортсмен отказался от заготовленного уже заграничного паспорта для кругосветного путешествия. Посоветовавшись с товарищами, он объявил план нового маршрута, не менее интересного и сложного: пройти на велосипеде по границам Советского Союза, включая Заполярье, то есть по замкнутому кругу.

НЕ БЫЛО ни митинга, ни торжественных проводов.

– Рассматриваем твой поход, товарищ Травин, как агитационный, как первый камчатский велопробег! — Это, пожалуй, единственная фраза "высокого штиля", которую услышал Глеб на пирсе. Сказана она была от имени петропавловской молодежи.

Слова суховаты, но от них как-то потеплело на душе… Ведь по-всякому говорили в городе о его походе. Обидные эпитеты приходилось выслушивать не только от "стружек", как в Петропавловске называли небольшую группу "бывших", не раз выражали сомнения также и свои, уважаемые люди. Вот почему Глеб так ждал этих слов: одно дело — быть спортсменом-одиночкой, штурмовать пространства для личной славы, и совсем иным смыслом наполняется твой каждый шаг, когда действуешь ты от имени коллектива…

А прощанье шло своим чередом. Один за другим пожимали руку товарищи, старые друзья-восковцы — Василий Барболин, Михаил Быстров, Серафим Вахомский…

– Глеб, мы будем тебя ждать. Очень ждать, — сказала Вера.

Глеб сжал руль велосипеда так, что онемели пальцы. Ведь не сказано еще самое главное… Эх, вот так, прямо, при всех, очертя голову и бухнуть: "Я люблю тебя, Вера Шантина…". Но комсомольцы суровых тридцатых годов стеснялись "нежностей". И, уже зайдя на палубу парохода, на котором ему предстояло следовать до Владивостока, Глеб понял, как никогда отчетливо, что ему, в самом деле, невозможно сюда не вернуться…

Это было 10 октября 1928 года.

***

Передо мной карта Родины, на которой красными кружками проставлены пункты, где велосипедист регистрировал проезд. Они непрерывной цепочкой тянутся вдоль линии великой транссибирской магистрали, у Барнаула резко скатываются вниз, в Среднюю Азию; образовав тысячекилометровую петлю возле южных городов Узбекистана, уходят через туркменские пески к Каспию. Дальше яркая полоса кружков пролегла по Кавказу и Крыму, пересекла Украину и через Москву, Ленинград, Петрозаводск подошла к Мурманску — начальному пункту Северного морского пути.

Больше всего меня заинтересовал паспорт-регистратор туриста

Чем глубже в Арктику, тем сложнее цепочка маршрута, тем шире разрывы между ее красными звеньями. После Архангельска следы Травина видны в Большеземельской тундре, на Вайгаче, Диксоне…

В паспорте-регистраторе вытянутые, квадратные, круглые, эллипсовидные, большие и маленькие, всех цветов печати содержат надписи, которые звучат в наше время странно: "Временная организационная комиссия Ненецкого округа", "Большеземельский кочевой самоедский Совет", "Авамский родовой Совет" и так далее. Каких-то три десятка красных кружков на двадцати девяти тысячах километров арктической береговой полосы от Мурманска до самого Уэлена. Значит, в среднем каждый перегон, который преодолевал велосипедист от жилья к жилью, или, как говорят на севере, от дыма к дыму, составлял около тысячи километров.

Одним из основных принципов спортсмена было — провести путешествие с наименьшими затратами. У него имелось все необходимое для начала: хороший дорожный велосипед, некоторая сумма денег, навыки охотника, ну и, конечно, надежда, что в трудную минуту ему помогут, выручат. Второй принцип — это железный режим: двигаться при любой погоде, независимо от состояния дорог, не меньше 10–12 часов в сутки, питаться два раза в день, после подъема и перед сном; пить только во время еды, то есть тоже два раза. Ночевать там, где застанет установленное время. Одежда, как говорят моряки, "форма ноль" — трусы и майка. Зимой — дополнительно пара белья и легкая куртка.

Кто знает, была ли необходимость в таком спартанском режиме, но, думается, не пройди Травин самую суровую закалку в сибирских снегах и среднеазиатских пустынях, вряд ли выдержал бы он переход через арктический Север.

На начальном этапе велосипедист выглядел блестяще. Легкий спортивный костюм плотно облегал стройную мускулистую фигуру. Длинные, спадающие назад волосы перетянуты на лбу кожаным лакированным ремешком. На рукаве зеленая повязка с надписью "Турист-велосипедист" с буквой "Д" — "Динамо". В портмоне — запас визитных карточек.

Ярко-красный велосипед, с белыми эмалевыми стрелами, оборудован двумя герметически закрывающимися кожаными сумками. Первая прикреплена к верхней части рамы, в ней хранится полный набор инструментов и запасные детали. Это — походная мастерская. Сзади, на багажнике, — еще одна сумка с пайком "НЗ" — семь фунтов прессованных галет плюс килограмм шоколада. Здесь же фотоаппарат и зимняя одежда. Емкость саквояжей рассчитана так, что при нужде могут для велосипеда служить понтонами, держать его наплаву. На колесах — циклометры.

Глебу казалось, что ориентироваться в сибирской части пути несложно: грунтовая дорога тянулась вдоль железнодорожной магистрали до самого Иркутска, а дальше, на Томск, шел старинный Сибирский тракт.

23 октября, зарегистрировавшись в Приморском обкоме комсомола, Глеб выехал по шоссе на Хабаровск. С этого момента он прочно на три года сел в седло машины.

Окрестности Владивостока схожи с камчатскими — сопки и пенистые гребни волн за береговой чертой. И зелень, зелень, зелень — причудливое смешение "двунадесяти языков" растительности: к березке прижались назойливые южане — лианы. Вынырнув где-то — од плакучей девственной кроны, они лихо перебросились на яблоню-китайку, По соседству с костром переспевшей рябины чернели кисти винограда, дерево-бархат, с нежной легкой корой, и корявый дуб, северная жимолость и легендарный лимонник — пососи его крошечные плоды, а то и просто пахнущую лимоном веточку — и усталости как не бывало.

Удивительная тайга!.. В лощинах зеленеет хвощ — зимняя пища кабанов, следы их то и дело пересекают пыльную дорогу; где-то далеко в падях слышно, как ревут изюбры.

Солнце пекло по-летнему. Очень тихо, ничто не шелохнется. Усевшись возле ручья под низкой корявой березкой, Глеб скинул майку и с наслаждением стал окатывать грудь, шею пригоршнями холодной воды. Внимание привлекло странное явление — прямо у ног появилась бегающая тень, а ветра нет. Отчего же куст шевелится? Глеб поднял голову и… пружиной отскочил в сторону, на ходу выхватив ружье… На дереве среди листвы шевелился странный толстый сук. Удав!.. Пресмыкающее обвилось вокруг ствола березки, его кольца почти не выделялись на темной коре. Вытянувшись на метр, удав поводил головой, раскачиваясь маятником…