Сволочь! Еще четыреста метров до кукурузы. Он продолжал бежать дальше, она следовала за ним, ощущая свинцовые гири на ногах, тяжесть в наполненной рокотом голове. И вздрогнула, как от удара, не услышав, как подъехал и остановился рядом «мерседес» Якоба.

Она справилась с испугом и села в машину, ощущая лишь благодарность за то, что не нужно бежать дальше и видеть то, что она просила ей показать. «Завтра, — подумала она, — или в понедельник, если мне будет лучше, мы продолжим поиски, когда Якоб будет на работе».

Бена никакими уговорами нельзя было заставить сесть в машину. Якоб медленно поехал вперед, поглядывая в зеркало заднего обзора, следует ли сын за ними, и осведомился у Труды, что она искала.

— Я подумала, — сказала она, — может, он покажет мне место, где нашел куртку.

— И, — торопил ее Якоб, — он показал?

Прежде чем ответить, она энергично потрясла головой:

— Он вообще не понял, что должен мне показать.

Страх, что Бен сейчас остановится и Якоб повернет машину, чтобы посмотреть, диким зверем бушевал во внутренностях.

Якоб снова коротко взглянул в зеркало заднего обзора, увидел, как Бен привычной рысью следует за «мерседесом», и у бунгало Люкки повернул на широкую дорогу. По дороге он рассказал о своей безуспешной попытке что-нибудь разузнать. Когда он говорил, что вся семья Лесслеров сидела за столом за чашкой кофе, то услышал, как Труда жадно хватает ртом воздух.

— Что случилось? — спросил он.

Труда была уверена, что Аннета рассказала Альберту Крессманну о причине визита Якоба. А Альберт видел Бена с курткой.

— Я как раз подумала, — прошептала она настолько слабым голосом, что Якоб с трудом разобрал ее слова, — когда я его сегодня утром выпустила… Возможно, куртку он нашел не на дороге. Когда он возвращался домой, мне показалось, он шел от воронки.

— Ты подумала? — резко спросил Якоб. — Да ты как раз оттуда и идешь! Только не рассказывай мне, что он не понял, что должен был тебе показать! Черт побери, не ври мне. Сегодня ты уже раз меня обманула, признавайся! Он не спал ночью в своей кровати, его не было дома.

С каждым словом его голос становился все громче. Он нажал на тормоз, посмотрел в зеркало заднего обзора. Но за ними никого не было видно.

— Проклятие! — выругался Якоб. — Куда он делся?

Сердце Труды снова замерло, в мозгу мелькнула только одна мысль. Не теперь! Якоб включил задний ход. Повернув голову назад, он доехал до самой развилки, откуда просматривались четыре дороги. Бена нигде не было видно.

— Такого не может быть, — прошипел Якоб. — Куда он делся?

«Кукуруза, — подумала Труда, — она лежит в кукурузе! Здесь Хайнцу удобно следить за ним с террасы, ему не приходится даже пачкать себе ботинки. Боже, помоги нам! Если он сейчас ее вытащит, я не выдержу!»

И в самом деле, Бен нырнул в кукурузу, теперь он подпрыгивал на месте, при каждом прыжке над растениями показывались его голова и плечи, он махал обеими руками и призывал:

— Друг!

Труда и Якоб слышали его крик, Хайнц Люкка услышал его тоже. Двери террасы были широко распахнуты. Хайнц Люкка вышел на террасу, помахал Бену, услышал рокот дизельного двигателя и пошел к углу дома. Увидев стоящую на перекрестке машину Якоба, стал медленно к ней приближаться. Когда он достиг «мерседеса», Якоб полностью опустил окно и крикнул:

— Давай же, Бен, иди сюда!

— Оставьте его, — посоветовал Хайнц Люкка. — Я все равно уже вышел из дома. Так что он может остаться у меня.

— Не может, — сказал Якоб. — У меня с ним есть кое-какие дела. И он не должен затаптывать кукурузу.

— Затаптывать, — повторил Хайнц Люкка и улыбнулся. — Должно быть, он уже надломил первый стебелек.

Потом его улыбка угасла.

— Ты слышал что-нибудь новое о госпоже Штерн? — спросил он.

Якоб покачал головой. Труда почувствовала, как ее сердце снова судорожно сжалось. Хайнц Люкка посмотрел поверх крыши машины в направлении шоссе.

— Я тоже ничего, — сказал он. — Я подумал, может быть, на ночь она сняла комнату в Лоберге. Я позвонил всюду, но она нигде не останавливалась. Конечно, она могла отправиться на вокзал и ждать там. Первый поезд отправляется в начале седьмого. Ты все еще думаешь, что нужно подключить полицию? Я думаю, что не стоит поднимать шумиху из-за потерянной куртки. Она наверняка уже давно сидит в самолете.

Труда слышала, как он говорит, а Якоб отвечает, но ни слова не понимала из их разговора. Она видела только, как Бен вышел из кукурузы, видела заскорузлый от засохшей крови рюкзак, лежащий в сарае. Если сейчас у него кровь на руках или ботинках…

— Я больше не могу, — пробормотала Труда. — Мне не хватает воздуха.

Последние слова она прохрипела. Якоб испугался. Труда была бледная как смерть. Ее губы окрасились в синий цвет.

— Извини, Хайнц, — поспешно сказал он. — Я должен отвезти Труду домой.

— Да, конечно.

Хайнц Люкка наклонился к машине и подбадривающе кивнул Труде. И тоже испугался, ее увидев. А Труда смотрела только на кукурузное поле.

— Пошли, Бен! — еще раз крикнул Якоб и на этот раз медленно, совсем медленно поехал вперед.

Он не отрывал глаз от Труды. Она сидела рядом, и казалось, что каждый ее вдох может стать последним. Глядя на тяжелое, судорожное дыхание жены, Якоб почувствовал, что ему тоже не хватает воздуха. Он бросил всего один взгляд в зеркало заднего обзора, страшась только одного: что Труда может потерять сознание или умереть.

После того как в августе 87-го года Урсула Мон чуть не истекла кровью в воронке и, возможно, чуть не оказалась погребенной заживо, мечта Труды танцевать в качестве королевы на балу стрелков развеялась словно дым. Пусть даже не имелось свидетелей, каждый знал, что произошло на самом деле. Тея Крессманн позаботилась о том, чтобы все жители деревни знали: во второй половине того дня Бен не был под надзором Антонии и не играл на дворе Лесслеров. Антония врала без зазрения совести и заставляла врать как своего мужа, так и бедного, страдающего заболеванием сердца сына.

По мнению союза стрелков, руководимого Рихардом Крессманном, при сложившихся сомнительных обстоятельствах было невозможно допустить, чтобы Якоб и Труда проехали в открытой карете по деревне, чего доброго еще усадив посредине своего сына. Без особого шума Рихард взял на себя обязанности короля стрелков, а Якоб вышел из союза.

Казалось, только вопрос времени, когда Труда окончательно обессилеет под грузом чувства вины. Но она еще некоторое время держалась. А когда наконец это случилось, в деревне почти совсем смолкли разговоры о том, что с ними вместе теперь живут два убийцы и Грета Франкен уже давно все предсказала. И почти никто не принял во внимание, что раненая душа искала выход своей боли. Даже Труда не видела здесь причинной связи.

Осенью ей исполнился пятьдесят один год, однако ее тело функционировало как у двадцатилетней — каждые четыре недели. Она никогда не позволяла себе поднимать много шума из-за того, что была женщиной. Для нее казалось немыслимым лежать в постели с приступом мигрени, как это могла себе позволить Мария Йенсен. У нее просто не хватало времени для спазм желудка, мучивших Тею Крессманн каждый месяц. Она никогда не жаловалась даже на легкое недомогание, как это делали Антония и Рената Клой. Что приходило, то приходило. Труда переживала болезненное состояние, не особенно задумываясь над ним.

Однако в ноябре 87-го года недомогание затянулось. Первые дни прошли еще как обычно. Потом первая неделя, и никаких признаков какого-либо уменьшения. Началась вторая неделя, и Труда понемногу стала чувствовать определенную усталость. Все закончилось только в начале третьей недели. И уже через две недели снова все началось, хуже, чем раньше. Иногда казалось, что она хочет просто истечь кровью и таким способом это преодолеть.

Вплоть до февраля 88-го года Труда мучилась и тревожилась. Усталость больше не покидала ее. Едва встав с кровати, она снова сразу хотела лечь и всего лишь спать и спать.